Не смотри мне в глаза... - Наталия Кочелаева Страница 18

Доктору я писать не стала. Зачем мне еще один хам и бурбон в только начинающей налаживаться жизни? Я рожу только для себя. Это будет девочка, прекрасная, как солнце. Красивые вещи, изящные искусства, любовь, нежность, понимание – вот чем будет окружена малютка с рождения, в ней найдут отражения все мои сокровенные чаяния. Я почти успокоилась, научилась вязать и шить. На заказ мне сделали в столярной мастерской королевскую колыбель, и над ней я повесила розовый кисейный полог. Ваве бы понравилось.

Я была старородящей, мне пришлось долго лежать на сохранении, но ребенок попросился на свет в положенный срок. Врачи не стали резать мне живот, дозволили трудиться самой. Стараясь отвлечься от боли, я думала, как моя девочка будет ходить в музыкальную школу… Или в балет? Нет, они там все изломанные, несчастные. Лучше пианино и бальные танцы. Нежная, хрупкая, с золотыми локонами, в шелковом платье…

– Смотри, кого родила? – упорно повторяла сестра, тыча в меня чем-то сморщенным, красно-лиловым, хрипло мяукающим. – Ну же, кого?

Кого-кого! Футбольные мячи, милитаристские игры, разбитые окна, исцарапанные коленки, плохие отметки, драки, курение! То есть мальчика. Еще одна надежда рухнула.

Через три месяца после родов меня навестил ближайший друг Золотивцева, выразил соболезнования, долгим взглядом посмотрел на Вовку. С того уже сошла багровая синева, он стал бело-розовым, словно дорогой зефир. Толстый, блестящий, как целлулоидный пупс, с цыплячьим пухом на абсолютно круглой башечке, он валялся в своей королевской люльке под розовым пологом, драл кверху ноги, пускал пузыри – в общем, проявлял все признаки довольства жизнью. Он оказался лучшим младенцем из всех возможных – плакал, только когда просил есть, много спал, умел себя занять в часы бодрствования. Любил классическую музыку. Такие зрелые вкусы не могли не вызвать моего уважения.

– Значит, это его сын, – прошептал гость, осторожно склонившись над колыбелькой.

Я имела достаточно такта и, главное, ума, чтобы его не разубеждать, сделала соответствующее выражение лица и строго кивнула. Я дала Вовке свою фамилию и абстрактно-русское отчество Александрович. Понимающему достаточно.

– Мы вас не оставим. Я лично буду тебе помогать.

Его интонации были безупречны, его мужественное лицо дышало отвагой и прямотой. Горькое мое знание, счастливый мой дар! Под чертами честного партийца с простой фамилией Блинов я отчетливо видела хитрую, хищную мордочку маленького зверька. Ласки, например. Низвержение Золотивцева было и в его интересах, он подогрел, довел до кипения и вовремя помешал затеянное мною варево, а теперь продолжал снимать с него сладкие пеночки.

У него был ко мне свой интерес, у меня к нему – свой. Мы вступили во взаимовыгодное сотрудничество.

Нет, я не стала его любовницей. У него водились подружки помоложе и попроще, его слабостью были толстушки-буфетчицы. Он ценил вкус Золотивцева в отношении женщин, но презирал его за отсутствие размаха.

Под его кураторством я стала тем, чем мечтала стать. Хозяйкой салона, законодательницей мод и вкусов. Хранительницей компрометирующих материалов.

В своем возрасте я уже знала, как себя вести. У меня бывали видные чиновники, деятели искусств, министры… И актрисы, певички, балерины, просто красивые, холеные женщины. В моей квартире, которая еще подросла и вверх, и в стороны, проходили пышные обеды, устраивались частные концерты и завязывались любовные интрижки. Алкоголь и близость прекрасных дам развязывали языки, раскрепощали гостей. В «приемные дни» никогда не пустовали гостевые спальни. Их было две, оборудованные в классической манере борделей. Широкие кровати, бархатные шторы, зеркала и фривольные картины… Будь моя воля, я бы устроила это по-другому, но примитивные вкусы гостей диктовали свои правила. Порой приезжали высокие гости из южных республик. Как же, надо увидеть хоть раз в жизни колыбель революции! Колыбель качалась с размахом, гулянки шли по три дня. Заливались шампанским дорогие ковры, обнаженные девы дергались в вакхическом танце, вершились сцены дикого восточного сладострастия. Мне приходилось прикладывать определенные усилия, чтобы гул веселья не выходил за пределы квартиры, и если Блинов урегулировал вопросы с властями, то отношения в собственной маленькой семье мне следовало улаживать самой. Как много могут сделать деньги! К услугам ребенка была чудесная дача и целый штат проверенной прислуги. Он рос, как маленький принц, но заложенный в нем внутренний стержень не позволил ему стать слюнявым баловнем. Владимир жил под негасимым рентгеновским лучом моего взгляда, малейшее его душевное движение не могло от меня укрыться. Я слышала, как стучит его сердце, как движется его кровь одной со мною группы, знала его мысли раньше, чем он успевал подумать. Великое счастье материнства, всецелой и всемогущей власти над душой и телом рожденного тобой, тебе принадлежащего человека!

Я выбрала для него карьеру офицера – его пребывание в Суворовском, а затем в военном училище было удобно нам обоим. И все было так хорошо… Я не чувствовала угрозы, сын красиво взрослел, я красиво старела. Перед его поступлением в военное училище я решила устроить мальчику каникулы. Мы поехали на курорт в Болгарию, и вот там, в другой стране, мне довелось встретить равную себе… Но нет – она была сильней меня.

В гостинице я познакомилась и подружилась с женщиной, женой крупного московского чиновника. Та обожала Болгарию, отдыхала здесь каждый год – от чего, спрашивается? Ирина, так ее звали, и рассказала мне про слепую провидицу, что предсказывает будущее, знает прошлое, разговаривает с мертвыми, помогает найти потерянные вещи, объясняет замысловатые ходы судьбы… И никогда не берет денег с тех, кто к ней приходит, а ходят к ней многие. Это обстоятельство меня неприятно поразило. Не берет денег? На что же она живет? Живет очень скромно, ответила мне Ирина. Это просто крестьянка, вот как бывают в деревнях. Не зная, верить или не верить, ощущая смятение и странную дрожь в сердце, я поехала с ней к провидице.

Дом, крытый красной черепицей, в самом деле походил на крестьянский, но был необычайно опрятен. Я ожидала каких-то сложных церемоний – человек любит напустить туману там, где перед ним встает нагое, несомненное чудо. Но нас привели в чистенькую горницу, где в уголке чинно сидела в кресле с высокой спинкой женщина в черном одеянии. Она приветствовала нас кивком, и тут только я увидала, что это старуха. Простая старуха с некрасивым, землистого цвета лицом, крючковатым носом, пустыми бельмами слепых глаз. Разочарование было столь болезненно, что я не сдержала тяжелого вздоха, и старуха услышала его. Конечно, у слепых ведь обостренный слух!

Она засмеялась – молодым, девичьим, детским даже смехом. Словно коротко прозвенел и упал в траву колокольчик. За спиной у меня послышались шорохи, шепотки… Оказалось, у дверей толпится человек десять. Оказалось, Ирина, моя спутница, тоже отошла к дверям, и я стою одна перед слепой старухой. Одна, посреди комнаты, как на ладони у нее, на широкой, шершавой ладони.

– Выйдите все! – приказала старуха.

Топот ног за спиной подтвердил, что приказ ее исполнен. Я не шевельнулась, потому что знала – он ко мне не относится.