Ни дня без тебя - Мишель Дуглас Страница 18

Неужели она сейчас поцелует его в губы?

Но… она отступила назад.

– Я… Хотите чего-нибудь выпить?

Он кивнул. Она вытерла ладони о брюки – нервное движение, которое потешило его мужское самолюбие. Когда это было, чтобы он так хотел женщину? И она его тоже хочет. Догадался по ее глазам, по зарумянившимся скулам.

Что им запретит уступить страсти, доставить друг другу удовольствие?

– Тогда садитесь. – Она махнула рукой на стол и скамейки во дворе и убежала в дом.

Он сидел и ждал. Сердце гулко стучало.

Уинни вскоре вернулась с кувшином домашнего лимонада со льдом. Он заметил, что руки у нее дрожат, когда она разливала лимонад.

Хоть она и назвала себя порядочной девушкой, но это не означает, что каждое романтическое знакомство она станет расценивать как прелюдию к любви и длительным отношениям.

Тепло разлилось у него внизу живота. Но сначала он выяснит, каковы ее взгляды на этот счет. А затем…

Он весь горел. Уже давно он не чувствовал такого прилива жизненных сил.

Все желания Ксавьера отразились у него на лице. Уинни впилась пальцами в стакан, сердце делало кульбиты.

Боже! Зачем она поцеловала Ксавьера… пусть невинно, в щеку?

«Невинно?» Смех, да и только. «Не ври! Ты хотела дотронуться до него, и ты это сделала. Хотела вдохнуть его запах».

Но как же хорошо он пахнет! Что касается остального… Он крепкий, мускулистый. Какая непростительная глупость коснуться его. У нее до сих пор покалывает ладони.

«Прекрати! Скажи что-нибудь наконец!»

– Вы были близки с родителями, Ксавьер?

– Я их уважаю. – Он смотрел на нее исподлобья. – Мои родители… они по характеру очень сдержанны и… любят соблюдать приличия. Они отправляли меня в самые лучшие школы-интернаты.

– Сколько же вам было лет, когда вы впервые стали там учиться?

– Пять.

«Они отправили его в пансион в пять лет?» Уинни передернуло.

– Университет тоже был из первоклассных. У меня были самые лучшие возможности.

– Но… вы не отзываетесь о родителях с той же теплотой, как о Лоренцо.

– Мы с Лоренцо… как бы это выразиться. Мы родственные души.

Она поняла: Лоренцо был единственным лучом света в одиноком детстве Ксавьера. Неудивительно, что он так горюет по деду.

– Я абсолютно уверена, что мне Лоренцо понравился бы.

– А вы – ему.

Ксавьер вдруг замер, словно его удивили собственные слова, а потом спросил:

– Уинни, вы были близки с родителями?

Ей придется ответить – тогда они будут квиты. Это справедливо. Но как бы обмен подобными личными подробностями, на первый взгляд безобидными, не привел к чему-то более интимному. Она чувствовала, что, подай она Ксавьеру хоть маленький знак, он ее поцелует. Всего лишь крошечный знак… Во рту пересохло. Что за мысли крутятся в голове? Ксавьер не похож ни на одного из мужчин, с которыми она раньше встречалась, и уже по этой причине ей не следует с ним сближаться. К тому же есть опасение, что если она это сделает, то все пойдет не так, как хочется. И работа пострадает. Она не может этим рисковать.

Ксавьер наклонился к ней. Ее охватила нервная дрожь, холодные мурашки пробежали по спине. Ей страшно, но не от того, что может сделать Ксавьер. Она боится того, чего хочет сама. А хочет она прижать его голову к своей груди и забыть обо всем на свете.

«На карту поставлено слишком многое!»

– О чем вы задумались? – спросил он. – На вашем лице столько всяких эмоций…

– Женщине нельзя быть открытой книгой. – Уинни быстро схватила кувшин, налила в стакан лимонад и откинула назад волосы. – Вы спросили о моих родителях… Я понятия не имею, кто мой отец. Не уверена, что моя мать тоже это знает.

– Вас это мучает?

Его бы мучило – Уинни не сомневалась.

– Больше не мучает. В подростковом возрасте переживала, когда хотела узнать, но… – Она пожала плечами. – Я пришла к заключению, что если моя мать не слишком была ему нужна, то и я, скорее всего, тоже.

Он ничего на это не ответил. Тогда Уинни продолжила:

– Я люблю свою маму, но она лишена материнского инстинкта.

– Не понимаю. – Он наморщил лоб.

– Ну, у нее появилась я, потом она поняла, что ей лучше быть свободной, а ребенок ее связывал. Всем стало лучше, когда она наконец оставила меня у бабушки и предалась вольной жизни. Сейчас она живет во Франции.

– Сколько вам было, когда она оставила вас с Эгги?

– Пять.

– И вы до сих пор ее любите?

Уинни была уверена, что он бы таил обиду всю жизнь.

– Бабушка всегда была для меня настоящей матерью. Я не обделена любовью, Ксавьер. А мать… она больше походила на тетю.

– Вы можете ее любить, но, вероятно, не уважаете. Во всяком случае, не так, как я уважал своих родителей.

– Если у меня когда-нибудь будет ребенок, и обо мне скажут, что мой ребенок меня уважает, то я пойму – где-то я допустила ошибку.

Он явно ее не понял. Она же продолжала развивать эту тему:

– Скажите, что вы собираетесь требовать от себя, как от родителя? Вы отошлете Луиса в пансион?

Он нахмурился:

– Это слишком личное. Я не рассчитывал, что наше обсуждение пойдет в этом направлении.

– У вас было намечено, о чем мы станем говорить?

– Вы обвиняли меня в том, что я отношусь к вам как к противнику, и вы были правы. Я об этом сожалею.

Да, он сожалеет, но не извиняется. Уинни и этому была рада. Пока.

– И все-таки я не могу отделаться от ощущения, что вы настороже, опасаетесь: вдруг я сделаю что-то такое, чему вы будете яростно противиться.

– Хотелось бы узнать конкретнее.

А не обернется ли откровенность против нее же? Уинни не рискнула.

– Ксавьер, поправьте меня, если я не права, но у меня полдня свободные от работы, и я больше не говорю о делах. – Она выпила лимонад до дна и со стуком поставила стакан.

– Вы… хитрите? Уклоняетесь от ответа?

– Возможно. Однако готова поспорить, что разговор у нас не предполагал обсуждения рабочих моментов.

Он сверлил ее взглядом.

Уходить от неудобных тем не в ее правилах.

– Думаю, загвоздка в том, что я вас поцеловала. Думаю, на самом деле вы хотели сказать мне, что я перешла границы и что впредь этого не должно повториться. – Уинни вскочила. – Можете не волноваться. Я…

Слова куда-то пропали, когда он тоже встал и перегнулся через стол. У нее сдавило горло, желание кругами заструилось по коже.