Малиновый запах надежды - Наталья Калинина Страница 18

Я шла, шла, шла, и уныние затапливало мою душу с каждым шагом. Я словно пила его, против воли, обреченно, осязая, как оно отравляет мою кровь и с ней разносится ко всем органам. Скоро все клеточки моего тела окажутся напитанными этим унынием, переходящим в отчаяние. И чем сильней я напитывалась им, тем различимей становились стоны, которые я вначале приняла за завывание ветра. И нельзя было определить место, откуда раздавались эти звуки. Они, словно воздух, окружали меня со всех сторон. И я брела в этом стонущем воздухе, который будто стал плотнее от наполнявших его звуков.

Я была отравлена унынием и отчаянием, словно ядом, приняв который, жертва не падает замертво, а еще какое-то время мучается перед кончиной. И как-то понимала, что мое «время», отведенное для мук, – это вечность. Вечность я буду умирать, терзаясь от уныния, которое уже трансформировалось в физическую боль. И как я видела посредине поля корягу, но никак не могла до нее дойти, так видела и мою избавительницу-смерть, которая с коварной улыбкой манила меня за собой, но при этом не торопилась заключить в свои объятия.

– Хва-ати-ит! – простонала я непослушными губами, закоченевшими от холода.

И бросилась бежать к коряге. Выбиваясь из сил, пыталась преодолеть несокращаемое, бесконечное, расстояние. Мне казалось, что, если я когда-нибудь добегу до коряги, оборвется и моя мука. Но как бы быстро, как бы долго я ни бежала, расстояние оставалось неизменным. Я лишь окончательно выбилась из сил и захлебнулась в отчаянии.

«Зачем... зачем... сделала... муки, какие муки!..» – среди стонов я стала различать отдельные слова.

– Хватит! – закричала я так громко, как могла, и... проснулась.

Футболка на мне оказалась влажной от пота. Меня колотило от озноба, и я, решив, что заболела, встала, завернулась с ног до головы в одеяло и в таком виде побрела на кухню за градусником.

Первым делом я включила чайник и уже после этого полезла в кухонный шкафчик, в котором хранила аптечку. Зажав под мышкой градусник, уселась на стул и подтянула босые ноги, пряча их под одеялом. Мне не хотелось двигаться. Я словно до сих пор была окоченевшая от холода и ледяного ветра. И мне подумалось, что жить одной – не сахар. Некому даже налить чашку чая, если ты болен.

Чайник уютно шумел, и я постепенно успокаивалась и согревалась. Мне уже не было так страшно, как в момент пробуждения, и вернулась способность думать.

Этот сон казался посланным мне знаком и имел какое-то отношение к событиям из прошлого, которые я забыла. Я старалась абстрагироваться от того, что этот кошмар не приснился, а был пережит реально. И просто забыть о нем. Но еще одна мысль вертелась назойливой мухой: он имел отношение и к недавно увиденному сну, счастливому, в котором Тим угощал меня малиной. Они – эти сны – являлись двумя сторонами одной медали.

Чайник автоматически отключился, я встала, чтобы налить себе чаю. Градусник показал нормальную температуру, и я повеселела. Выпив горячего чая, вновь вернулась в постель. И, засыпая, подумала, что на всякий случай съезжу в ту парикмахерскую, в которой остригла волосы в первый день приезда в столицу. Конечно, нелепо предполагать, что случайная женщина-парикмахер, которая помогла мне найти жилье, могла присылать мне анонимные записки. Но она была единственной в этом городе, кому я рассказала свою историю.

Последующие дни закружили в рабочем вихре. Я задерживалась в агентстве, и у меня совершенно не оставалось времени съездить в маленькую парикмахерскую в двух остановках от Сокольников.

За это время мне еще дважды подкинули анонимные послания. Но на этот раз они оказались еще менее информативными.

Я надеялась найти фотографии или какие-то объяснения, но в одном из конвертов была вырезанная из журнала реклама снотворного: упаковка с наименованием средства – «Баюн», бутылочка и художественно рассыпанные по поверхности стола таблетки.

Во втором находился настольный календарь за тот год, в который погиб Тим. Простой календарик: с одной стороны – месяцы, с обратной – реклама зубной пасты. Какое отношение зубная паста имеет ко мне?

Я рассердилась на анонима не за то, что он подкладывал мне «записки», а за то, что его намеки оказались слишком туманны. Бывают куда более откровенные авторы. К примеру, «доброжелатели», которые строчат обманутым женам длинные письма, разоблачающие неверность их мужей. Или просят некие суммы за неразглашение тайны. С такими «писателями» все понятно – либо желание «раскрыть глаза», а если называть вещи своими именами, вмешаться в чужую жизнь. Либо жажда наживы.

Мне же попался какой-то неправильный «доброжелатель», которому, похоже, доставляло удовольствие играть в загадки. Поклонник детективных сериалов? Так сколько серий окажется в затеянной им «мыльной опере»? И придем ли мы в итоге к ясному финалу? Больше всего на свете я не любила открытые финалы в кино и непродуманные концовки книг.

У меня возникло вполне оправданное желание подкараулить того, кто приносит мне конверты, чтобы покончить с этой странной игрой.

Но записки мне подкидывали в то время, когда я находилась на работе, а сейчас я была настолько занята, что не могла взять ни одного дня за свой счет. Да и не факт, что «доброжелатель» появится именно в тот день, когда я не выйду на работу.

Я подумала о том, что могла бы попросить Лейлу отследить неизвестного, но вспомнила, с каким жаром подруга уговаривала меня забыть об анонимках. Не возьмется она за это дело.

Жаль...

Можно было бы обратиться за помощью к Леониду. Не с тем, чтобы попросить его лично караулить в подъезде, а с тем, чтобы он обязал кого-нибудь из своих людей. Но я тут же оставила эту идею. Во-первых, пришлось бы рассказывать Лелику о Тиме, а мне этого не хотелось. Во-вторых, надо было бы признаваться в том, что какой-то период моей жизни просто выпал у меня из памяти, а это неизвестно как могло быть Леонидом истолковано. Мне не хотелось, чтобы он копался в моем прошлом, пусть, насколько я помню, ничего компрометирующего в нем и не было. Но мое прошлое представлялось мне шкатулкой с реликвиями, которых не должны касаться чужие руки. А в-третьих, после того не очень удачного вечера мы с Леликом больше не виделись и не созванивались. Он прислал мне короткое сообщение, что будет занят эти дни, и спросил, стану ли я по нему скучать. Я соврала, что да, но при этом почувствовала невероятное облегчение оттого, что какое-то время мы не увидимся.

Я все еще испытывала острую неловкость и считала, что нашим отношениям, застрявшим подобно стрелке испорченного барометра на белом поле между «ясно» и «пасмурно», необходима пауза.

В эти дни я иногда думала о парне в больнице, Кирилле. И вопреки данным себе обещаниям решила, что когда-нибудь все же съезжу к нему. Просто чтобы узнать, как он себя чувствует. Ничего большего.

В субботу я наконец-то смогла поехать в парикмахерскую.

Мне повезло. Повезло в том, что я нашла ее, несмотря на то, что прошло почти четыре года. Повезло и в том, что нужная мне женщина по-прежнему работала там. Не повезло в том, что она меня не узнала, а значит, как я и предполагала, не имела никакого отношения к анонимкам. И все же я ухватилась за последнюю надежду. Смело села в кресло и попросила подстричь меня на ее усмотрение.