Счастье в проекте - Аманда Кордье Страница 18

— С твоего лица не сходит выражение озабоченности, Режин. Ты не получаешь удовольствия от бала? Музыка тебе не нравится? Или гости?

— Все замечательно, просто чудесно. Но я не могу отключиться от мерзостей, которые творятся у нас на стройке.

— О чем ты?

— Сегодня кто-то поджег жилые вагончики строителей.

— Это действительно ужасно. Но не очень сочетается с волшебством этого вечера.

— До сих пор саботаж не касался людей. Теперь в опасности все, кто работает на нас.

— Прошу тебя, Режин, не надо об этом. Когда начался пожар, никого в вагончиках не было, все рабочие развлекались в городе.

— Так ты знаешь?

— Естественно. Я всегда знаю обо всем, что происходит на моих объектах.

— И тебя не волнует эта беда?

— Я уже сказал: опасности для людей не было.

— Они ее просто случайно избежали.

— Поджигатель знал, что делал. Он не собирается причинять вред людям, он бьет только по капиталу.

— И ты действительно не знаешь, кто это может быть?

— Если бы знал я, знала бы и ты. Врагов у меня, видит Бог, достаточно. И многие их них обладают изрядными запасами энергии и средств.

— Но ты теряешь огромные деньги.

— Тут ничего не поделаешь. Бизнес требует толстой кожи и готовности получать удары. Если не можешь изменить ситуацию — надо ее спокойно переждать. Жаль, что ты не знакома с моим отцом. Вот кого ничем не прошибешь!

Иногда его невозмутимость пробуждала в Режин подозрение, что он просто рассчитывает получить компенсацию по страховке и сам заинтересован в саботажных акциях. Однако она так мало знала о финансовой стороне строительства «Сферы», что не могла проверить своих предположений. Кроме того, ей трудно было вообразить в нем такую криминальную осведомленность. Вряд ли это было в его стиле. Но чем еще она могла объяснить его пассивность?

Вальс закончился. Венсан подвел Режин к бару.

— Кстати, ты навела меня на мысль, — проговорил он безмятежно, подавая ей коктейль.

— Да? — насторожилась Режин, думая, что он заговорит о своих предположениях относительно саботажа.

— В воскресенье у моей матери день рождения, ей исполняется шестьдесят лет. Намечается большой сбор. По-моему, неплохой повод представить тебя моему семейству?

Режин слегка опешила. Она не была готова к тому, что он столь серьезно оценивает их отношения. Ввести ее в круг семьи? А хочет ли этого она сама?

— Или у тебя другие планы на воскресенье?

— Нет.

— Опять ты так взыскательно на меня смотришь. Не хочешь знакомиться с моими родителями?

— Почему? Хочу…

— Значит, задумалась о том, что надеть?

Вдруг его губы коснулись ее рта — легкий целомудренный поцелуй.

— Ты самая красивая женщина на этом балу. Мне приятно, что ты здесь со мной.

Как всегда от его комплиментов, в голове у нее завился легкий туман. В который раз ему удалось заставить ее пойти на то, чего ей, в общем-то, не хотелось. Быть представленной его родителям — нешуточный шаг. В сущности, надо радоваться. Но этот успех как-то неприлично контрастирует с кошмаром, который ждет ее завтра утром на работе!

Она появилась на стройке около одиннадцати, после того как несколько часов провела в своем бюро. Рабочие мирно курили и резались в карты. Машины стояли без дела.

Режин подошла к Антонио:

— Что за простой?

В последнее время они разговаривали друг с другом только по необходимости, и тон между ними установился почти невыносимый. С того момента, как Режин начала регулярно встречаться с Венсаном, она уклонялась от всех попыток Антонио продолжать отношения. Он отвечал на ее вопросы с ледяной вежливостью, легко переходящей в грубость. Она же часто ловила себя на том, что следит за ним глазами, когда он этого не замечает, и каждый раз чувствует легкий укол в сердце, если их взгляды встречаются. Антонио не стал ей безразличен, но она старалась уверить себя в том, что ей просто слегка неловко оттого, что она позволила себе эту мимолетную интрижку. Ничего, бывает. И это пройдет…

— Бетон не подвезли. Бетономешалка якобы застряла в пробке. Не сомневаюсь, что здесь дело не чисто. Да у нас все теперь идет через… короче, кое-как.

Режин застонала:

— Ты звонил на фирму?

— Никто не берет трубку.

— Черт возьми!

— У тебя новая прическа? Очень мило. Видно руку дорогого мастера. Ответственное свидание с Гийомом?

— Не твое дело! — огрызнулась Режин.

— Ты знаешь, что я схожу с ума от боли и от ревности. Но тебе тоже больно. Иначе бы ты на меня так не рычала.

— Мне есть, чем занять себя, Антонио. Я не собираюсь весь день препираться с тобой.

— Ты первая начала.

— Нет, ты.

— Держи себя в руках — мы не одни. Нам надо поговорить. Пойдем в вагончик. Все равно, пока нет бетона, делать тут нечего.

Антонио поднялся по ступенькам. Режин осталась внизу:

— Мне не о чем с тобой говорить.

— Разве? Если уж мы похоронили нашу дружбу, то хотя бы деловые отношения должны оставаться на человеческом уровне.

— Ты подсознательно внушаешь мне, что я чем-то виновата. В чем проблема? Ты же сам сторонник скоропреходящих романчиков без последствий.

Вместо ответа Антонио взял ее под руку и потянул за собой в вагончик:

— Ты должна поговорить со мной.

— Ничего я тебе не должна! Когда ты оставишь меня в покое?

— Я? Тебя? В покое? Я целый месяц не вижу тебя, не трогаю тебя, не говорю с тобой. Только по делу. Целый месяц я терплю твою хандру, твои колкости и оскорбления. Я все сношу, потому что знаю, что ты несчастна. Ты сама на себя злишься.

— Что ты несешь? Ты просто не можешь принять как факт, что между нами все кончено. Напридумывал невесть чего. А дело-то простое: между нами все кончено!

— Нет, Режин. Ничего не кончено.

Он потер пальцем переносицу. Этот жест обычно выдавал его волнение.

К сердцу Режин подступало отчаяние. Каждый раз, когда Антонио приближался к ней, начинался полный кавардак, все ее установки теряли силу и смысл. Она не понимала, почему он все еще мог подчинять ее себе, почему ее так волновала его близость, почему от его взгляда начинала кружиться голова.

— Ты спишь с Гийомом?

— Антонио, к чему это?

— Я хочу знать!

— Нет!

— Я так и думал. Ты выглядишь несчастной. Он не хочет тебя.

— Что б ты понимал, — прошипела Режин. — Брось свои дешевые штучки. Неужели мы должны так низко опускаться?