Читающая по цветам - Элизабет Лупас Страница 18

Я не желала звать свою дочь Мэри. Это имя выбрала для нее не я, а королева, и я негодовала на ее непрошеное вмешательство в мои дела. Но обряд крещения был совершен, и теперь моя дочь звалась Мэри Гордон в глазах Бога и людей. Но для себя я переделала ее имя в Майри, что по-гэльски означает «горечь», ведь само ее рождение было горьким, как полынь.

У нее были волосы Александра, золотистые, мягкие, как дорогой шелк. Они тоже вились. Однако, глядя на нее, я мысленно видела не цветок царственного золотого ириса, говорящий о солнце, ветре и пролитой крови, шиповник, дикую розу, сладко благоухающую весной и летом, но также горькую, как напиток, что делают осенью из ее плодов. Напиток горький, но бодрящий и целебный.

Я думала, что никогда не смогу полюбить ее. Как же я ошибалась! Я любила ее неистово и самозабвенно, всеми оставшимися у меня силами души.

Разумеется, мне не дали взять ее с собой на заупокойную мессу. После того как я упала в обморок в аббатстве, мне лишь после долгих уговоров позволили пойти самой. Но после всего случившегося прошла уже неделя, и я значительно окрепла, а разум мой прояснился. Из Грэнмьюара приехали тетушка Мар, и Дженет, и Уот и окружили меня своей любовью. Мэри Ливингстон вернулась к королеве, со многими уверениями в вечной дружбе. Я положила рубин в серебряный медальон, который Дженет купила мне в лавке на Хай-стрит, и не снимала его ни днем, ни ночью. Он был на мне, и пока тетушка Мар помогала мне одеться в то утро, когда должны были отслужить заупокойную мессу по Александру.

– Я хочу сходить к мессе, Tante Mar, – сказала я. – Прошла уже неделя, и мне теперь намного лучше.

– Благовоспитанная леди возносит свои молитвы в уединении, – ответила тетушка Мар. – К тому же граф Хантли собирается учинить в церкви скандал, после того как во время последней воскресной службы протестанты поколотили священника королевы. Так что лучше держись от графа подальше.

– Я не боюсь графа Хантли.

– Я тоже, – сказала Дженет, укачивая на руках спящую Майри. – Я пойду с Ринетт, мистрис ^[34] Марго, а вы присмотрите за Майри.

– Я не могу тебе помешать. – Тетушка Мар повидала в Грэнмьюаре слишком много моих детских проказ, чтобы думать, будто ее увещевания могут меня остановить. – Но предупреждаю тебя – ты об этом пожалеешь. В наши дни посещать католические службы стало вообще небезопасно, а тут еще лорд Хантли собирается использовать заупокойную мессу по молодому господину для своих собственных целей.

– Тем больше у меня причин для того, чтобы пойти, – сказала я. Я оставила в своей душе обнесенный непроницаемыми стенами потайной уголок, похожий на гладкий круглый каменный пузырь под часовней Святой Маргариты, и загнала туда и мое горе, и ужас, и чувство вины. Никто не знал, что они там, даже моя любимая тетушка Мар. – Хоть кто-то должен оплакать его как должно.

– О, моя голубка! – Тетушка Мар обняла меня. Возможно, она видела больше, чем я думала. – Хорошо, иди и похорони своего мужа. Но будь осторожна и помни – если ты хочешь вернуться домой, в Грэнмьюар, то чем меньше ты будешь попадаться на глаза Хантли, тем лучше.

– Я не хочу возвращаться домой в Грэнмьюар. – Я немного удивилась, услышав, как произношу это вслух. – Еще не время. Я намерена остаться здесь, при дворе, и дознаться, кто убил Александра и почему. Только после этого мы все вместе поедем домой.

Когда я в прошлый раз видела главный неф аббатства Холируд, он был темен и пуст, теперь же его наполнял свет, струящийся из рядов стрельчатых окон. В церкви толпились люди, и большинство из них пришли сюда не за тем, чтобы присутствовать на заупокойной службе по Александру Гордону. Они были разделены на две группы: просто одетые горожане стояли сзади, а придворные сгрудились спереди, вокруг катафалка. Тело Александра поместили в гроб, а сверху гроба положили похоронный покров, на котором в спешке, вкривь и вкось, лазурью и золотом были вышиты гербы Гордонов и Глентлити.

В чужом черном платье и белой траурной вуали, в сопровождении Дженет, чтобы было кому поддержать меня, если мне станет дурно, я прошла по южному боковому приделу. Никто не обратил на меня ни малейшего внимания.

– Мы не потерпим идолопоклонства в этом Божьем храме. Теперь это приходская церковь самоуправляемого города Кэнонгейта ^[35], и она раз и навсегда очищена от папистских обрядов и молитв.

Я узнала говорящего по его длинной окладистой бороде: это был мастер Джон Нокс, главный проповедник протестантизма в Шотландии. Справа от него стоял глава клана Лесли граф Роутс, с когортой своих сподвижников.