В полночном свете - Шеррилин Кеньон Страница 18

— Значит, у нас есть много общего.

Она кивнула и взяла его за руку. От этого жеста по его спине прошел озноб, и он не был уверен почему.

Прежде чем она заговорила, ее рука напряглась.

— Мы должны найти какой-нибудь способ остановить его.

— Не волнуйся. Мы найдем. Как я уже сказал, я буду последним выстоявшим человеком.

Лета закрыла глаза, осмысливая его слова. Последний выстоявший человек. Она помнила время, когда чувствовала то же самое. Теперь все, чего она хотела, — нанести ответный удар Долору, и если она, чтобы сделать это, должна умереть, то она более чем готова. Ее не заботит смерть при условии, что Долор умрет вместе с нею. Ради этого она проползла бы голая по битому стеклу.

Вдруг, ни с того ни с сего, Айдан начал смеяться и отпустил ее.

Лета нахмурилась.

— Что случилось?

— Мори сказал, что однажды я сойду с ума, находясь здесь в одиночестве. Будь я проклят, если он не был прав. Я окончательно сошел с ума.

Его неуместный юмор не помог ослабить боль внутри нее.

— Нет, ты не сумасшедший. Я говорила тебе, что я — телохранитель, и это правда. Мы пройдем через это вместе. Ты и я.

Его смех мгновенно увял, и он впился в нее взглядом.

— В последний раз после того как женщина сказала мне это, она преподнесла мне мое сердце, разрезанным на кусочки, на блюде. Какой орган ты собираешься вырезать у меня?

— Никакой, Айдан. Я собираюсь оставить тебя в том же виде, в котором ты был при нашей встрече, — в целости и сохранности. Ты будешь стоять здесь, в своем домике, еще более сильный, чем когда-либо.

— Почему я тебе не верю?

— Потому что люди всегда склонны верить в плохое, а не хорошее. Тебе легче думать, что я безнравственная и испорченная, чем увидеть, кто я в действительности. Никто не хочет верить в то, что некоторые люди желают помочь другим по доброте душевной, потому что они не могут спокойно смотреть, как кто-то страдает. В этом мире так мало людей, являющихся альтруистами, что остальные не могут понять или постичь, как кто-нибудь другой может ставить чью-либо выгоду выше собственной.

Айдан замер, когда эти слова проникли сквозь его недоверие. Он поступал с ней точно так же, как все остальные — с ним.

Предполагал худшее, хотя она не сделала ничего, чтобы заслужить это.

Мир изволил поверить, что он был равнодушен к своей семье, что он сделал что-то, чтобы заслужить их жестокость, потому что это было намного менее пугающим, чем правда. Никто и мысли не допускал, что он мог отдать кому-то всего себя, только чтобы в ответ от него отвернулись и пытались убить, как бешеную собаку, без какой-либо разумной причины.

Если бы люди признали правду — что Айдан не был ни в чем виноват, что единственное его преступление заключалось в том, что он был слишком щедрым, открытым и добрым к тем, кто не заслуживал его доверия, — то она оставила бы их уязвимыми и заставила бы подвергать сомнению всех вокруг них. Но в глубине души все они знали правду. В какой-то момент каждый в своей жизни был предан подобным образом. Без смысла. Без причины.

Всего лишь человеческие недостатки в некоторых людях, которые привыкли только брать и злоупотреблять.

Как любила повторять его мама, это люди, которых плохо воспитали.

Но, как отметила Лета, не все были потребителями. Айдан никогда никого не предавал. Никогда он не стремился погубить или ранить другого человека. Не в его правилах было причинять большие страдания кому бы то ни было.

В его мире он один был преданным и заслуживающим доверия. Возможно все-таки не он один. Всего лишь возможно.

Его горло сжалось. Он пристально посмотрел на Лету.

— Я все еще не уверен, что это не галлюцинация, вызванная отравлением угарным газом от плиты или обогревателя, но на тот случай если это не так, я собираюсь довериться тебе, Лета. Не смей подвести меня.

— Не волнуйся. Если я подведу тебя — мы оба умрем, и наши страдания прекратятся.

— А если мы победим?

Дразнящий свет в ее глазах угас.

— Я полагаю, тогда мы будем жить, чтобы и дальше испытывать боль.

Он горько рассмеялся.

— Не самый эффективный стимул для борьбы, не так ли?

— Не самый, — согласилась она, при этом ее взгляд смягчился. — Но не в моих правилах безропотно подчиниться и умереть.

— И не в моих. — Он поглядел из окна на мир, который выглядел таким ясным по сравнению с ранее бушевавшей бурей. Если бы он всегда был таким. — Итак, скажи мне,… что мы будем делать теперь?

— Мы собираемся навестить моего старого друга, чтобы попросить какое-нибудь солидное средство, отпугивающее боль.

— Они делают такое?

Она пожала плечами.

— Посмотрим. И пока мы там будем — выясним, что в точности требуется Долору, чтобы войти в это пространство.

Это имело смысл.

— Если он войдет, то насколько сильным он будет?

— Ты помнишь «Десять казней египетских»? [22]

— Да. В этом фильме я тоже снимался.

Она проигнорировала его кислый комментарий.

— Для него это были всего лишь упражнения и забавы. Если мы не остановим его, он освободит всех своих приятелей, и они распространят абсолютные страдания и муки по всему миру.

— Круто. Не могу дождаться этого. — Он устало вздохнул, прежде чем снова заговорить. — А что насчет других богов? Они помогут нам?

Она почти игриво потрепала его по щеке.

— Это, мой друг, то, что мы собираемся узнать. Пристегни ремень, детка. Сейчас начнется тряска по ухабам!

Единственная проблема заключалась в том, что он привык к этому. Его пугало, когда дела шли гладко.

Но как раз тогда, когда эта мысль пришла ему на ум, он понял, что их ждет не просто тряска.

А тряска со смертельным исходом.