Куртизанка - Дора Леви Моссанен Страница 18

Находясь в дальнем конце поместья, с оперным лорнетом в руке, Сабо Нуар проводил взглядом розу, которая выпорхнула из окна Франсуазы и приземлилась на поля шляпки мадам Габриэль, шествовавшей в Большой дом. Направив лорнет на окно спальни Франсуазы, он негромко выругался себе под нос. Теперь, когда Симона стала проводить меньше времени в его обществе, он не задумываясь отдал бы целый табун арабских скакунов за возможность узнать больше о бесконечной драме, разворачивающейся в будуаре наверху.

Сабо Нуар был высоким и худощавым юношей с блестящими каштановыми кудрями, падавшими на плечи и закрывавшими узенькие, как у птички, лопатки. Каштанового цвета бусы на шее, матово-кофейный цвет лица и хрупкое телосложение — так противоречившее его мужской похоти — придавали его облику женственности. Его родители эмигрировали из Алжира и осели во Франции благодаря помощи колониального французского правительства. Во времена владычества мадам Габриэль его отец начал с помощника конюха, дослужившись до должности старшего конюха и смотрителя поместья.

Мать нарекла его Сабо Нуар, или Черное Копыто, потому что он родился с родимым пятном в форме копыта на пятке левой ноги. Почему-то она уверовала в то, что он пребывает в близком родстве с чернокопытным буйволом, который, подобно ее сыну, передвигался с грациозным изяществом. Она научила его ухаживать за животными, познакомила с их привычками во время кочевья, привила к ним уважение, проявлять которое следовало даже во время охоты, чтобы духи животных помогали ему.

Как-то летом, чтобы обрести силу лошадей, его мать проглотила овсяницу и белый клевер, который нарвала на пастбище. Она умерла от отравления. Оплакивая ее утрату, Сабо Нуар завернулся в шкуру буйвола, поднялся на один из самых высоких холмов долины Африканской циветты и, повернувшись лицом на восход, бросил с вершины мясо буйвола, чтобы умилостивить ее дух.

С того дня он разучился улыбаться.

Вскоре он стал поистине незаменим на конном заводе мадам Габриэль, где выращивали чистокровных скакунов. Он воевал с гусеницами, опрыскивал червяков и надевал намордники на лошадей, чтобы зимой, в морозы, они не отравились вредными побегами и растениями. Хотя Господь благословил долину Африканской циветты богатой минералами почвой, отчего кости коней укреплялись и развивались просто превосходно, он занимался оздоровлением лошадей, устраивая для них скачки и прочие упражнения. Он оказался непревзойденным ветеринаром, тренером и коневодом. А еще он научил Симону, его спутницу в играх и конфидентку, искусству хиромантии и секретам укрощения лошадей. Она, в свою очередь, научила его читать и писать, превосходно танцевать вальс и стрелять из пистолета — исключительно для защиты своей чести, а не для того, чтобы убивать.

Ее волосы были того самого оттенка, которым славятся лисы, она прекрасно разбиралась в лошадях, поэтому Симона стала частью его мира. Она, подобно его матери, овладела силой лошадей, но не столь драматичным способом. Сабо поверил в то, что девушка — его родственная душа, богиня из древних мифов. Свою безрассудную страсть он направил на лошадей — он скреб их, кормил, учил ходить под седлом и в упряжке. Кроме того, он готовил экипажи для выездов. Им восторгались леди, считая его самым надежным помощником в конюшнях, и его презирали остальные конюхи, поскольку не могли выдерживать тот темп работы, который он задавал. Никто не догадывался о наличии этой невероятной энергии. Каждый взмах щетки по холке кобылы, каждый осмотр копыт, каждое поглаживание холеной шкуры — все это было подготовкой к тому моменту, когда Симона приглашала его прокатиться верхом по долине Африканской циветты.

Для него мадам Габриэль и Франсуаза были всего лишь женщинами, которые катались верхом на Бальзаке, Флобере или Набисе по лесу, куда он привозил для них ленч, подтягивал ослабевшую подпругу или подковывал копыта их лошадям. Соломенно-желтые, прямые как палка волосы Франсуазы развевались по ветру, подобно выпущенному рою стрел, когда ее кобыла срывалась в галоп; голубая грива мадам Габриэль переливалась и играла, как океанские волны. Но Симона была совершенно другой. Она казалась ему яркой и обжигающей иллюзией, которую ему страстно хотелось заполучить. Он не мог сдержаться и, ухаживая за ее лошадью, прижимался лицом к крупу там, где сохранялся ее запах.