Странные женщины - Елена Белкина Страница 18

Ну, мне бы и радоваться: пусть утешается.

Но еще раз повторю, прежде всего я хотела точно знать!

Что знать?

Не знаю.

И тут он сам, сам! — как бы это сказать… В общем, он дожидается меня после школы. Явно дожидается, потому что уроки давно кончились. Прячется в раздевалке и караулит меня. У нас же выход один. Есть, конечно, и пожарный выход, но он не только заперт, но и наглухо заколочен. Чтобы посторонние в гимназию не проникали. А вдруг пожар? — спросишь ты. Тогда откроют и расколотят. Если пожар не помешает.

В общем, он подкараулил меня, догнал с таким видом, будто случайно. И говорит, будто до этого не признавался в любви устно и письменно, говорит как прилежный ученик: а знаете, Валерия Петровна, я вашего совета послушался и теперь письменный дневник веду. Страшно интересно.

Я говорю: а я, наоборот, на магнитофон стала записывать. Мне понравилась твоя идея. Ты о событиях в своей жизни пишешь или вообще мысли записываешь?

Он говорит: и о событиях, и о жизни. Я прорабатываю мысль о расширении сознания с помощью самого сознания.

То есть?

Он говорит: ну, вы вряд ли читали, но многие сейчас увлекаются, буддизм там и так далее. Считают, что он расширяет сознание. А некоторые из наркотиков идеологию сделали. Что они тоже расширяют сознание. Или, допустим, кто творчеством занимается, что творчество расширяет сознание. А я пробую расширить сознание с помощью самого сознания. Я пытаюсь ввести себя в наркотическое состояние без помощи наркотиков.

В общем, какой-то мальчишеский бред, обычные их юношеские умствования. Но я слушаю. А самой хочется кое-что конкретное спросить. И спросила.

Извини, говорю, что перебиваю, но вот ты мне в любви признался, сперва на словах, а потом сочинение целое написал. Это что, тоже опыты по расширению сознания?

И очень пожалела.

Ты понимаешь, мы забываем, что они такие же люди, как и мы, но у них все больнее.

Мы шли в это время мимо какого-то дома. И его как шарахнуло. Он вдруг остановился и прислонился к стене. Там был цоколь такой серый, цементный или бетонный. И у него лицо такое же серое сделалось… И смотрит на меня… Не знаю даже, как сказать. Будто я ударила его. Будто он что-то страшное увидел.

Я говорю: ты что?

Он говорит: ничего. Все в порядке. До свидания.

Я не могла его отпустить. Я элементарно испугалась. И говорю: вот мой дом, давай зайдем и спокойно поговорим. Всегда лучше говорить открыто.

Он говорит: а вам это нужно?

Я говорю: да, нужно.

Если б я знала, дура, во что это выльется!

Ну, пришли.

Извини, говорю, но есть хочу как собака, поэтому не пообедать ли нам сперва?

Он говорит: можно.

Стала разогревать обед. Который, кстати, приготовил мой… А кто? Сожитель? Ужасное слово. Любовник? Нет. Гражданский муж? Это лучше всего, в этом хоть какая-то ирония есть.

Сели обедать. Он ест спокойно, молча. Я тоже не тороплюсь. Думаю: с чего начать? Ведь я его зазвала на разговор, мне и начинать. Но о чем, как?..

Вдруг он говорит: вы не мучьтесь, я все понимаю. Вам сколько лет? Двадцать шесть? Двадцать восемь? Я в этом возрасте шестнадцатилетних тоже за людей считать не буду. Так что все нормально.

Я говорю: ты ошибаешься. Я как раз считаю вас людьми. И тебя тоже. Просто есть вещи — невозможные. Понимаешь?

Он говорит: конечно. Один человек влюбился, а другой его в упор не замечает.

Я говорю: даже не в этом дело. Могу сказать тебе по строжайшему секрету: ты мне нравишься. То есть… Ну, то есть обычно, как это бывает. Без всяких мыслей о возрасте. Не потому, извини, что ты старше кажешься, хотя иногда и кажешься, а потому, что у меня ощущение, что будто я моложе. Хотя мне тридцать, между прочим. Но…

И вот сказала я это НО — и сбилась. Что НО, в самом-то деле? Получается, препятствие лишь в том, что я учительница? Но он мне сейчас может сказать, что это условности, это случайность. Но он сказал совсем другое. Даже ты, я думаю, удивишься, а я вообще чуть в обморок не упала. Он сказал… Верней, спросил.

Он спросил: вы что, Уголовного кодекса боитесь?

Представляю, какое у меня было лицо. Я онемела. Я даже не сообразила, о чем речь идет. Говорю: в каком смысле?

Он говорит: в самом прямом, есть уголовная статья за совращение несовершеннолетних.

Тут я опомнилась и говорю: вообще-то я об этом давно знаю, но в настоящий момент об этом не подумала.

Он говорит: вы не беспокойтесь, я ведь в милицию не побегу. И если я вам действительно нравлюсь, тогда нет никаких помех.

Я кудахтаю: помех чему? О чем ты говоришь? Ты понимаешь, о чем говоришь?

Он говорит: прекрасно понимаю. Я сошел с ума из-за вас. Я не хочу без вас жить. И не могу. И не буду.

То есть он именно то говорит, чего я боялась.

Я говорю: послушай, я сказала всего лишь, что ты мне нравишься. Не больше. Я, между прочим, выхожу замуж, у меня в доме мужчина. И он скоро, кстати, может прийти. У меня своя жизнь. И я не виновата…

Он говорит: да вы не оправдывайтесь. Я и сам все понимаю. Вы правильно сказали: невозможно. Вы не бойтесь, я никаких записок писать не буду, вас никто не заподозрит. А вы через пару месяцев этот неприятный случай забудете.

Я говорю: ты о чем?

Тут он достает какой-то пузырек с таблетками и показывает мне. Вот, говорит, уже месяц ношу. Пять минут — и засыпаешь навсегда.

Ты понимаешь? Я сижу, у меня язык отнялся и ноги отнялись.

И в результате не придумала ничего лучше, чем спросить: что я могу сделать, чтобы ты этого не делал?

И он говорит с совершенно сумасшедшими глазами: я вам нравлюсь, спасибо. Я и этого не ждал. Значит, вам будет легче. Я хочу быть с вами.

Я опять как дура: в каком смысле?

В самом прямом, говорит.

Я говорю: и как ты себе это представляешь?

А он: а что тут такого непредставимого? Вы меня спасти можете. Счастливым сделать. Хотя бы один раз. А потом я из дому сбегу, уеду, вы меня не увидите никогда. В другую школу переведусь. Просто у меня такой сдвиг: если этого не случится, я просто свихнусь. А свихиваться я не хочу, поэтому — таблетки. Или с девятого этажа. Или бритвой по венам в ванной. Еще не решил.

Я стараюсь изо всех сил держать себя в руках. Я говорю себе мысленно, что мальчик действительно на грани сумасшествия. Но не удержалась. Потому что такое вдруг возмущение поднялось во мне, которое я пересилить не смогла. Так что же, говорю, получается, ты меня шантажируешь? Ты, извини за грубость, хочешь меня… ну, ты понимаешь, а в противном случае угрожаешь покончить с собой?