Медовый месяц - Эми Дженкинс Страница 18

– Очень ободряющая история, – проговорила я.

– Я еще не кончила, – сказала Тереза. – Так вот, этот человек возносится на небеса, встречается с Богом и говорит ему: «Какого черта? Я думал, ты спасешь меня!» А Бог отвечает: «А ты думаешь, для кого были все эти лодки? Эджит! [26]» Я на мгновение задумалась.

– Бог сказал «эджит»? Значит, Бог – ирландец?

– Все знают, что Бог – ирландец.

– Что ж, очень поучительная история, спасибо тебе, – сказала я, но Тереза не обратила на мои слова внимания. – Роланд что, ударился в религию?

– Нет. Всего-навсего возомнил себя Ричардом Брэнсоном. [27]

– К чему ты ведешь?

– Ты, девочка, – сказала Тереза, – вознесешься на небеса и скажешь: «Где, черт возьми, была моя лодка?» И Бог ответит: «А как же Ангус, а Стив, а Джесс, а Дэвид…»

– Ты называешь их лодками! – завопила я. – Это же самые дырявые, неустойчивые, вонючие пародии на лодку, какие я только видела в жизни!

– Не такие уж…

– Во всяком случае Ангус, – перебила я.

– Чем же он был плох?

– У него был складной велосипед, – сказала я.

– Складной велосипед?

– Да, – сказала я. – С этим типом все ясно. На первое свидание он явился на таком велосипеде с маленькими скрипучими колесами. Совсем не по-мужски. Потом, хуже того, сложил велосипед, так что получилось что-то вроде зловещего вида ящика, и приволок его в ресторан, где этот ящик стоял рядом с нами, распространяя вокруг себя дух зла.

– Смешная ты, – сказала Тереза.

– А тот, что сбрил себе брови? – сказала я. Наверное, мне следовало балдеть от него. То есть он был очень современный – диджей или что-то вроде. Но это было все равно что спать со змеей. Мне пришлось сказать ему, как все отвратительно, после чего он выскочил из постели и в негодовании исчез.

– А тот, с зубом? – вспомнила я.

Это был мой «старший», хотя ему вряд ли было больше сорока. Гитарист с длинными, жесткими, как мочалка для мытья посуды, волосами (я в то время осваивала музыкальный бизнес) и очень сексуальный, в лисьей манере. Однажды ночью у него умер кот, и он вышел похоронить его в лунном свете. А на следующий день пришел домой с бриллиантом в переднем зубе.

– А тот, с круглосуточной эрекцией? – спросила я.

– И он был не так уж плох, – сказала она.

– А тот, с которым я была уже в постели, но оба забыли, что…

– Стоп, – вдруг сказала Тереза. – Это невыносимо. Кажется, я плохо тебя воспитала. Почему все это звучит так отвратительно?

– То же самое и я им сказала.

Тереза встала, насыпала в чашку кукурузных хлопьев и поставила ее передо мной.

– Можно подумать, ты никогда не влюблялась. Очень милые были молодые люди, – сказала она, – я помню несколько разбитых сердец.

– Они не в счет, – ответила я. – Оба.

– Почему не в счет?

– Потому что бросили меня.

– Очень даже в счет.

– Нет, не в счет, – сказала я. – То есть, если вернуться к лодкам, они как бы звали меня в лодку, а потом обнаружилось, что там для меня нет места. – Тут я сказала: – И все же я рада, что не проявила опрометчивости и не вышла замуж за кого-то из них. Впрочем, была одна лодка – проплывала в ночи… – Я умолкла. Меня и саму удивило, что я ощутила вдруг настоящую боль—где-то между ребрами и горлом. Я старалась не подать виду, но лицо исказилось от усилий. Тереза изумленно посмотрела на меня.

– Кто? – спросила она. Я не ответила.

– Скажи, – повторила она.

– Ты знаешь, – ответила я, – тот, с которым родство душ…

Мне стало неловко от этого клише, но мое подсознание явно не имело никаких снобистских претензий, так как, произнеся эти слова, я ощутила, что боль усиливается.

– Когда чувствуешь, что что-то идет не так, – проговорила я, – задумываешься, не напутал ли чего Господь Бог, – ведь то, что должно случиться, не случается. А он был Тот Единственный, и теперь это никогда не сбудется, так и умрешь, а живешь-то всего один раз.

– Кто он? – спросила Тереза.

– Это неважно.

Она посмотрела на меня.

– Честно, – сказала я. – Его нет, он давно пропал.

– Ты это серьезно? – недоверчиво и даже рассерженно спросила Тереза. Какое-то время она рассматривала меня. – Кажется, серьезно. Да? Не могу поверить. Где ты нахваталась про «Единственного»? Это заблуждение. Полная чушь. И хотя Дэвид и, как его, Саймон, строго говоря, завершили ряд – это все же не вся история. То есть, возможно, ты сама прогнала их.

Молчание.

– Это все были лодки! – воскликнула Тереза.

– Не кричи.

– Я не кричу, – сказала она. И она действительно не кричала, но для меня ее слова прозвучали очень громко. Потом, уже потише, она спросила: – Ты что, не любишь Эда?

Я задумалась.

– Ну, вроде бы и люблю, если представлю, что он попал в аварию или что-то в этом роде. Если представлю, что он лежит на дороге и умирает, я думаю, что заботилась бы о нем, держала за руку и говорила, как люблю его и как хочу, чтобы моя любовь вернула его к жизни.

Тереза рассмеялась.

– Ну что ж, – сказала она. – Этого достаточно. Ты любишь его.

– Но… Я не знаю, – сказала я. – Не знаю, не достаточно страсти. То есть он так добр, и мягок, и мудр, и достоин, и трудолюбив, и… м-м-м… чист, и сексуально нормален, и не курит. И говорит о своих чувствах, и смешит меня, и у меня не вызывает возражений, как он одевается, и умеет готовить, и сам меняет постельное белье.

– О господи, конечно же, в нем должно быть что-то не то, – раздраженно сказала Тереза.

Я на какое-то время задумалась.

– Он болеет за «Астон-Виллу», – сказала я. Она улыбнулась. В ее взгляде была материнская неясность.

– Знаешь что, – сказала она. – Иногда труднее всего делать то, что хочешь.