Роковые шпильки - Шерил Дж. Андерсон Страница 18

Вообще–то, когда я была там, адреналин делал свое дело, и во многом благодаря моим усилиям ни одна из нас не выпрыгнула в окно, не наглоталась таблеток и не нанесла никакого другого ущерба себе или другим. Хотя я неоднократно подумывала о том, чтобы что–нибудь сделать с Ивонн. Но сейчас, вернувшись домой, я испытывала все прелести адреналинового похмелья, когда голова вибрирует и раскалывается, а конечности словно наливаются расплавленным свинцом. Правда, я влила в себя пять чашек кофе «Кения Голд», так что впереди брезжила надежда.

– Тебе давно пора перерасти всю эту муру с «Редскинз», – предложила Кэссиди.

Обе мы выросли в вирджинских пригородах Вашингтона; это выяснилось на первом курсе колледжа, на занятиях по современной американской литературе, и положило начало нашей дружбе. Кэссиди равнодушна к профессиональному спорту, но я по–прежнему шестнадцать воскресений в году тешу себя надеждой, что в этом сезоне суперкубок достанется моей любимой команде. Эти воскресенья я считаю признаком многообещающей, оптимистичной натуры. Кэссиди считает их не более чем потерянным временем. И это говорит женщина, которая готова встречаться с женатым мужчиной.

– Это все–таки свидание, – настаивала Трисия, доставая шелковую бирюзовую блузку.

Отличная блузка, верхняя пуговка расположена как раз на нужном уровне, чтобы надевать под нее черный бюстгальтер с застежкой спереди, но чересчур низко для обычного белого с застежкой на спине.

– Нет, не годится, – запротестовала я, отводя руку Трисии. Они с Кэссиди посмотрели друг на друга и рассмеялись. Тепло и дружелюбно, но тем не менее. Я влила в себя еще пару глотков кофе.

– Да, у этого мужчины есть потенциал, но это еще не свидание. И я не собираюсь наряжаться, как будто он пригласил меня на ужин. Это всего лишь деловой завтрак, во время которого мы будем говорить о моем убитом коллеге.

Это прозвучало даже жестче, чем мне хотелось, но, с другой стороны, как еще может звучать сочетание «убитый коллега»? По мере сгорания адреналина реальность начала вступать в свои права. Ночь была чересчур длинной, и я успела открыть для себя много нового. Много такого, без чего легко могла бы и обойтись. Но теперь уже было поздно.

Когда я только обнаружила Тедди, то думала, что уже понимаю, насколько ужасна его смерть. После того как мы сообщили об этом Хелен, я осознала, что это еще хуже, чем мне казалось вначале. Но потом, когда я сидела возле Хелен, а она набирала номер родителей Тедди, мне казалось, что я вот–вот закричу и не смогу остановиться. Горе Хелен было таким осязаемым, таким искренним, что мне отчаянно захотелось сделать хоть что–нибудь, пусть даже принять его на себя, чтобы хоть на мгновение облегчить ее боль. Но что можно было сделать? Помочь ей могло только воскрешение Тедди, а это было не в моих силах. Я знаю пределы своих возможностей. В большинстве случаев.

Я вообще не была уверена, сможем ли мы пережить эту ночь. Но после того как Хелен позвонила родителям Тедди, своим родителям и своей сестре, она вдруг обрела какое–то внушающее уважение достоинство и, я бы сказала, буддистское спокойствие. Внезапно сделавшись сверхорганизованной, она начала составлять сразу несколько списков: кому позвонить, кому позвонить прямо сейчас, кому уже утром, кто может обидеться, если узнает новость не из первых рук. Может быть, это был шок, а может быть, у нее уже не оставалось слез, но Хелен начала действовать, начала размышлять, и я не могла ею не восхищаться. Боюсь, на ее месте я бы выклянчила у знакомых все транквилизаторы, скорчилась на диване в позе эмбриона и провела так недели три.

Конечно, когда около пяти утра приехала из Квинса [42]ее сестра Кенди, Хелен опять расклеилась, но в этом уже не было ничего удивительно. Особенно если учесть, что Ивонн всю ночь крутилась вокруг, несмотря на мои усилия как–то ее нейтрализовать. Ивонн то уговаривала меня написать цикл статей о том, как справляться с подобными ситуациями, то хватала Хелен и начинала причитать «Мы все так его любили». Никакой пользы от нее не было, скорее наоборот. Наконец я придумала, как убить сразу нескольких зайцев: попросила Ивонн сходить в круглосуточную аптеку купить валерьянки и чего–нибудь еще успокоительного по ее выбору (коробочка для лекарств в ее собственной сумке от Прады оказалась прискорбно пуста). Можно было подумать, что это Эйзенхауэр [43]предложил ей взять на себя командование на Омаха–Бич [44]. Продемонстрировав устрашающее рвение, она перед уходом не меньше восьми раз облобызала каждую из нас и наконец умчалась исполнять возложенную на нее миссию.

Не успела дверь за ней как следует закрыться, как Хелен спросила:

– Как ты думаешь, что на самом деле случилось с моим Тедди?

Вопрос ошеломил меня, как и ее холодный, отрывистый тон. Было в ее голосе что–то такое, что заставило меня поежиться. Так как до этого мне никогда не приходилось общаться с человеком, на которого свалилось бы такое несчастье, я решила, что должна ответить на вопрос. Но насколько искренной я хочу быть?

– Я не знаю, – ответила я нам обеим.

– Кто бы это ни сделал, пусть он сгорит в аду, – тем же ровным тоном произнесла она, а я почувствовала в животе неприятный холодок. Неуверенно кивнув, я получила в ответ напряженную полуулыбку. Холодок превратился в ледяную глыбу, и я поняла – Хелен что–то знает.

На какое–то мгновение я даже пожалела, что Ивонн ушла. Я была сбита с толку, мне нужен был кто–то третий, чтобы восстановить равновесие. Для собственного спокойствия я попыталась было сменить тему, но потом подумала, что если действительно собираюсь раскрыть это преступление, не могу отступить в первой же щекотливой ситуации. В то же время я не могла тут же превратиться в Филипа Марло [45], поэтому решила применить излюбленный прием, который так оживляет споры с бой–френдами – поменяться ролями.

– А как ты думаешь, Хелен, что произошло?

Подбородок Хелен мгновенно окаменел, выражение лица стало куда более холодным. Я заставила себя встретить ее взгляд и не начать извиняться, как я обычно делаю даже в тех случаях, когда не считаю себя виноватой, но хочу поскорее проскочить неприятный момент. Если она чувствует себя оскорбленной, то пусть объяснит, почему.

– Я думаю, что моя жизнь кончена, – наконец ответила она, слегка смягчившись.

Дорогая Молли, как мне жить дальше, когда я лишилась самого важного, что было в моей жизни?

Этот вопрос, в разных вариациях, мне задавали гораздо чаще, чем вы можете себе представить, зная, что наш журнал ориентирован в основном на молодежь и моим двадцатилетним читателям предстоит пережить еще немало ударов в челюсть, прежде чем им понадобятся зубные протезы.