Обман зрения - Югетт Бушардо Страница 18

Ты садишься за пианино. Вначале ты выбрал компакт-диск, который послужит тебе проводником «Декабрь» Жоржа Вильсона. Ты слушаешь первый напев, «Благодарственный молебен», навеянный фольклорными мелодиями Монтаны. Ты разбираешь первые такты, слушаешь снова, ты пытаешься выстроить последовательность. Ты щелкаешь пультом ручного управления с точностью, которая восхищает меня, затем бросаешься к клавиру, что-то наигрываешь, и музыкальная фраза обретает новое звучание, более яркое, более танцующее, чем в оригинальной записи. Мне хочется аплодировать, подпевать тебе, но как ты к этому отнесешься? Как вообще ты переносишь это невидимое, недвижимое присутствие? Я потерялась в пространстве крошечной картинки с рождественской открытки — зимний пейзаж с тремя планами: белизна заснеженной равнины, линия горизонта с чернотой елей и металлически-серое небо, по вертикали все перечеркнули серебристые стволы четырех берез — надменные, застывшие красавицы, правящие этой ледяной пустыней.

* * *

Я решила предпринять рывок. Я задыхалась в углу комнаты, я задыхалась в квартире Рафаэля, но я не желала покидать ее. Мне казалось, что, если я вновь хоть на несколько метров удалюсь от него, нам уже никогда не удастся встретиться. Мне требовалось держать его на привязи, приближенным на расстояние руки, на расстоянии моего взгляда, и при этом вырваться из этого мрачного замкнутого круга подозрений, в который мы сами себя загнали. Он не раз говорил, как хотел бы показать мне город, где жил когда-то, узнать, каким он стал сейчас; он так ярко описывал дикие пляжи своего детства. И я предложила уехать на несколько дней: осень такая теплая, мягкая и золотая. По радио передавали, что в этом году на юге Франции установилась рекордно высокая температура, что еще можно купаться.

Вначале Рафаэль сопротивлялся. Работа? У нас есть еще — и у меня, и у него — несколько дней отгулов. Как мы поедем? На поезде, они теперь такие быстрые, а на вокзале в Ниме я могу взять напрокат автомобиль. Деньги — в конце концов он привел свой последний аргумент. Уж если мне пришла в голову подобная фантазия, то я возьму все издержки на себя. У меня был еще один аргумент: этим летом мы никуда не уезжали из Парижа, и деньги, отложенные на отпуск, так и остались не потраченными, ну вот… Мало-помалу, но он дал себя переубедить, я видела, как он сам загорается этой идеей, начинает припоминать разные места, где гулял когда-то; он принялся разрабатывать для нас целую программу, стеснительно признавшись:

— Я так давно мечтал вновь оказаться на море. Мы поедем в Эспигетт, ты увидишь километры дюн, это так прекрасно…

Уже через два часа я отправилась к Клариссе. Она успела позабыть мое стремление повидать фьорды и норвежские леса. Девушка тут же подыскала нам отель, «такой красивый, такой тихий, рядом с «Садами источника»». Я заказала билеты на скорый поезд. Давно я не ждала отъезда из Парижа с таким нетерпением, давно так сильно не стремилась куда-то еще.

* * *

Мы уезжали всего на четыре дня, но я увозила Рафаэля прочь от того порочного круга, что он очертил кончиками своих пальцев. Мы надеялись подарить себе пейзажи юга и город, в котором он когда-то жил, который видел своими глазами. Да я по-прежнему останусь его «гидом», но у Рафаэля там есть его личное пространство. Я грезила о морском просторе, о том бескрайнем просторе, что уравнивает зрячих и слепых, обласканных одним и тем же ветром, одними и теми же волнами: на море нет препятствий, нет предметов. Я помогла Рафаэлю сложить его вещи, специально для этого купив большую дорожную сумку; я суетилась, бегая от одной квартиры к другой, оставляла необходимые распоряжения, решала вопросы, подготавливая все для нашего короткого отъезда, я занималась всем; я была необыкновенно милой… Рафаэль присоединился к моей игре. Он вновь обрел былую веселость первых дней нашего знакомства. Когда подъехало такси, чтобы отвезти нас на Лионский вокзал, мы были столь взвинченными и радостными, что напоминали двух школьников, прогуливающих уроки.

* * *

В поезде удача вновь улыбнулась нам. В нашем отсеке вагона оказалось четыре свободных места, расположенных друг напротив друга. Рафаэль чувствовал себя прекрасно. Он так по-дружески беседовал со мной. Он положил ноги на кресло, расположенное напротив. Он уснул, расслабленный, черты лица такие мягкие в полумраке задернутой занавески, он был прекрасен. Я, я же охраняла его. Пассажиры порой бросали робкие взгляды на его белую трость, на нашу удивительную пару. Мне показалось, что соседи стали говорить тише, наверное, они понимали, как чуток слух слепого человека, как легко его побеспокоить. Возможно, мне чудилось, но я хотела видеть в их взглядах симпатию, доброжелательность, ведь они выказали столько внимания, помогая нам найти места, разместить багаж? И это я, которая всегда ощущала вокруг себя лишь угрозу, враждебность, а в этом вагоне я вдруг разом превратилась в важную персону, партнера по молчаливой игре, когда пересекаются взгляды, происходит обмен улыбками, когда тебя замечают, а не разглядывают. Я охраняла Рафаэля. Я стала Сарой, охраняющей Рафаэля, Сарой — подругой, Сарой — спутницей, я его сопровождала, я ему сопутствовала. Внезапно я вспомнила мою мать: после рождения седьмого ребенка она так располнела, что не осмеливалась выходить одна на улицу — она всегда брала кого-нибудь из нас, чтобы он шел впереди по гулкой мостовой нашего городка. Однажды мама призналась: «Ты знаешь, Сара, когда я прогуливаюсь с кем-нибудь из детей, то смотрят в основном на него».

Когда мы прибыли на вокзал Нима, наступило время обеда. Мы сделали заказ у барной стойки вагона ресторана: у Рафаэля так прекрасно развито чувство равновесия, и он так отличался ото всех других пассажиров, цепляющихся за поручни, качающихся при каждом толчке поезда. После нескольких минут упоительной, захватывающей нежности, которую мы не стали скрывать от соседей, мы наконец окунулись в розовый закат, вдохнули сладость свежего воздуха, прислушались к шелесту деревьев. Тепло юга.

* * *

Море и мы… Я подъехала на арендованном автомобиле к самому песку. Вдалеке, рядом с тропинкой, виднелись домики, построенные из необыкновенно легких материалов: дерево, бамбук; вывески, выцветшие на летнем солнце. Мы поднялись, рука об руку, на самый верх песчаной дюны, и нас окутал, приласкал свежий морской ветерок. Вначале мы присели. Холмики из песка за спиной, ветер и солнце в лицо, тепло рассеянных лучей. Мы сидели, прижавшись друг к другу, лишь наши лица разделяло некоторое пространство, а тела слились, мы напоминали сиамских близнецов. Мы не говорили; не было смысла описывать, как вытекает песок меж разведенных пальцев рук, как ветер доносит до нас запах йода, соли, наше дыхание сливалось с шумом накатывающих на берег волн. И совершенно неважно, что за краски: синий, серый, зеленый где-то впереди, перламутровый, коричневый, розовый — вокруг, и редкая поросль вверху… Никого… Никто не видит нас… Нечего видеть… Мир нас укачивал, принимал в свои объятия.

Внезапно что-то нарушило столь безупречный порядок. Вдали — крики, смех. Затем появились силуэты, они приближались, а за ними — одна, затем вторая, невиданные птицы самых ярких расцветок. Они бежали и кричали, мужчина и женщина, они держались за руки, к запястьям которых были привязаны веревочки летучих змеев. Они взорвали пространство, разбили тишину. Я не стала описывать Рафаэлю этот плавный полет искусственных птиц, шелк, бьющийся на ветру. Мы ждали: головы опущены к коленям, когда эта пара скроется за гребнем дюны, чтобы вновь обрести наше море, лишь для нас двоих, это великолепное одиночество.