Роксолана. Королева Османской империи - Ирина Кныш Страница 18

— Если панна так боится, тогда… лучше бы уехать отсюда в город, например в Полтаву, — предложил пан Ярема.

— Без тебя и без отца никуда не поеду, даже с тетей, — твердо сказала она.

— Без сотника нельзя здесь, должен быть при деле — так велит долг и пан староста.

— Тогда и я буду здесь жить, и… — вдруг замолчала.

— Пан Ярема разве не думает здесь провести лето? — услышал он нежный шепот.

— На все воля Божья! — растроганно сказал он и взял невесту за руку.

— Да, все в этом мире от Бога, но все же что думает пан Ярема?

— Я жду приказ от нашего князя Михаила, — сказал он. — Знаю только одно: наш князь не задержится с этим приказом. Если все будет благополучно, тогда и у нас здесь все будет хорошо, ведь батюшка благословил нас на брак, так что, думаю терпеливо ждать святых Покровов.

— А если будет… не все благополучно? — и маленькие пальчики задрожали.

— Тогда зацепим это неблагополучие, чтобы иметь святое спокойствие.

— А… если пану… придется зацепить где-нибудь… не в Санджарах там или в Глинском, тогда как?

— Тогда должен буду уехать из Санджар и биться где-то там.

Пальчики ее дрожали как листочки на осеннем ветру.

Пан Ярема склонился к невесте и шепнул… и шептал о рыцарской присяге, любви к своему краю, любви к хрупкой панне, живущей здесь, на пороге Дикого Поля, и слышавшей смертельное дыхание степного ветра и топот ордынского коня.

Волшебная степь летом, но скрывается в ней хищник куда хуже совы…

* * *

Пан Сангушко не ошибся: недели через две в Санджары примчался старый Семен Гаджиенко, всем известный княжеский гонец. Привез он пану Яреме от князя Глинского срочное письмо. Письмо было короткое, но от него веяло холодом. Князь писал, чтобы незамедлительно отправлялись к нему в имение Глинское, там немедля взяли пятьсот отборных казаков и мчались под Киев к княжескому брату, берестейскому старосте пану Василию.

Больше ничего не было написано. От гонца Гаджиенка узнал только, что князя давно уже нет в Кракове, что он срочно выехал к своему младшему брату под Киев. Еще слышал, что братья предпринимают посполитое движение против Литвы и Польши.

Пан Ярема с княжеским письмом пошел к сотнику пану Висовскому. Тот уже все узнал от гонца Гаджиенко. Строго взирая на смущенного Ярему, сотник погладил усы и холодно сказал:

— Делай дело Божие, делай то, что приказывает тебе совесть и пан староста.

— А Настенька?! — невольно крикнул пан Ярема.

— Настенька будет под моей опекой, думаю, что сумею присмотреть за своим дитем. Торопись к Глинскому, бери казаков и поезжай к князю Михаилу под Киев, — и он крепко обнял парубка.

К ним подошла бледная Настенька и тоже обняла своего суженого, склонилась к плечу и едва слышно прошептала:

— Поезжай без колебаний… буду ждать верно, как истинная казачка… пусть бережет тебя, любимый мой, Дева Мария и Пан Бог.

И дала ему вышитый платок.

На второй день пан Ярема летел на вороном в имение Глинского.

* * *

Тихо было и в Санджарах, и на широком дворе пана сотника Висовского, и в его светлицах, которые занимала его дочь Настенька со своей тетей.

После того, как неожиданно уехал из села пан Ярема во дворец князя Михаила, его невеста все ждала вестей со дня на день. Долгожданную весть привез старый гонец Гаджиенко. Но только однажды и достаточно скупую. Ярема передавал поклон «к сырой земле, дорогим сердцу родным» и сообщал, что уже выехал с князем Глинским в Киев. С ними поехала Ирена — жена пана Михаила, и его, Яремы, родная сестра. Готовятся, мол, к войне с польско-литовским королем Сигизмундом Первым, королем, который очень оскорбил князя — снял он князя с маршальства и отобрал все его туровские земли. Обидел этот король и всю семью Глинских.

Вот что написал.

Какая-то малопонятная война православной шляхты со шляхтой польской не очень волновала народ степной Украины. Все работали из года в год. Понемногу будто оживился вывоз разного добра в Киев, и раз за разом гнали отару овец, полудиких жеребцов, везли пшено и «железную тарань» — сабли, ружья и даже гаковницы.

Настенька расспрашивала проезжающих казаков о всяких новостях, но эти суровые люди неохотно шли на разговоры. Но совсем скоро поток казаков поредел. А когда осенний ветер сорвал последние листочки с хрупких берез, дорога и вовсе опустела.

Отец, обеспокоенный делами казаков-займанцев, ездил в ближние и дальние хутора, советовал, как вспахать новые «займища», давал лошадей, волов или какую-нибудь еще скотину, чтобы как-то начать обживать новый хутор. Если «займанец» был бедный, он заботился и о провианте, и о семенах, давал саблю или ружье: в поле, пусть и недалеко от большого села, все же надо было и работать, и оглядываться на ордынца. Ружье не мешало, да и казаки-часовые внимательно прислушивались к выстрелу. Часто сотник бывал и в самой Полтаве: там у него была своя усадьба, был и целый отряд казаков-стражей. В Санджары возвращался хмурый, а когда Настенька спрашивала, как там, в городе, отвечал:

— Да так же, как и в селе… Разница только в том, что здесь готовятся к весне, пашут и засевают поля, а там ремесленники шьют сапоги, кузнецы — изготовляют копья и еще продувают ружья, чтобы легче было стрелять, — шутил он, что очень редко с ним случалось.

Скоро настала зима, и село, как заколдованная красавица, крепко уснуло, укрытое блестящим белым покрывалом.

* * *

В этом году весна в Украину пришла рано. Прошумела по оврагам вода и даже смыла остатки залежалого грязного снега. Воронье оставило рощи и налетело на поля, где уже в просохших бороздах можно склевать какую-нибудь пищу. Легкий ветер просушил землю, и жаворонок по-весеннему пел радостные песни. В селах и хуторах проснулась жизнь.

Изо дня в день все менялось: где еще вчера рощи только покрылись почками, сегодня уже зеленели молоденькие листочки, такие влажные и маленькие, что сквозь лес, как сквозь зеленые кружева, можно было видеть и все село, и грачей, и большие озера, и даже суетливую уточку с веселыми утятами. Все покрылось зеленью.

И шум… шум хлопотной жизни, звонких голосов. Мать-земля пробудилась от зимнего сна и зовет в свое лоно тружеников-пахарей… В каждом селе, в каждом хуторе звенит радостный шум-клик…

То же происходит и в Санджарах.

По весенним тропам ходят в поле какие-то чудаки, вроде бы и пахари, но все же с ружьями за плечами, пистолями за поясами. Это казаки-земледельцы остерегаются ордынцев.

— Ну как, пан Игнат? — улыбается высокий как жердь пахарь с черными усами и хищным взглядом. Знали его все здесь, как хорошего хозяина, звали его Лев Кварта.

— Вышли посмотреть на озимые, — кивает пан Игнат Сивоус, молодой еще казак с хорошей саблей, добытой им в бою у янычара. Его здесь и уважали за эту янычарку.