Светлячок надежды - Кристин Ханна Страница 18

Я хватаюсь за стойку. Пальцы сводит от холодного металла, но стойка не дает мне упасть.

Я не могу. Пока. Я не могу говорить о Кейти, а если я не могу говорить о ней, значит, не могу вернуться в прежнюю жизнь, в студию, снова стать Талли Харт из дневных телепередач.

Впервые в жизни я не понимаю, кто я. Мне нужно разобраться в себе, снова обрести равновесие.

Когда я снова выхожу на улицу, идет дождь. Такая уж переменчивая погода в Сиэтле. Я прижимаю к себе сумку и торопливо иду по скользкому тротуару. Дойдя до дома, с удивлением обнаруживаю, что задыхаюсь.

Ну вот, пришла. Что дальше?

Я поднимаюсь в свой пентхаус и прохожу на кухню, где на столе громоздятся стопки почты. Забавно, что за несколько месяцев отсутствия я не вспоминала о том, из чего состояла моя жизнь. Не отвечала на письма, не распечатывала счета – даже не задумывалась об этом. Рассчитывала, что отлаженный механизм моей жизни – агенты, менеджеры, бухгалтеры, брокеры – будет поддерживать меня на плаву.

Я понимаю, что должна снова нырнуть в гущу дел, восстановить силы и вернуть прежнюю жизнь, но, честно говоря, одна мысль о том, чтобы просмотреть груду почты, приводит меня в уныние. Вместо этого я звоню своему бизнес-менеджеру Фрэнку. Свалю ответственность на него. Ведь это его работа: оплачивать мои счета и инвестировать мои деньги, облегчая мне жизнь. То, что мне теперь нужно.

На звонок никто не отвечает, а затем включается голосовая почта. Я не даю себе труда оставить сообщение. Кажется, сегодня суббота?

Может, стоит немного вздремнуть? Миссис Муларки часто говорила, что крепкий ночной сон все меняет, а мне так нужны перемены. Поэтому я иду в спальню, задергиваю шторы и забираюсь в кровать. Следующие пять дней я почти ничего не делаю – если не считать того, что слишком много ем и плохо сплю. Каждое утро я просыпаюсь и говорю себе, что этот день настал, что сегодня я смогу выбраться из своей скорби и снова стать собой, а каждый вечер напиваюсь до такой степени, что не в состоянии вспомнить голос лучшей подруги.

А потом, на шестой день после похорон Кейт, до меня доходит. Идея настолько грандиозна и великолепна, что я не могу поверить, почему она раньше не приходила мне в голову.

Мне нужно очищение. Так я смогу отбросить всю эту черную печаль и жить дальше, так я исцелюсь. Я должна осмыслить свое горе и попрощаться с ним. И еще я должна помочь Джонни и детям.

И вдруг мне стало ясно, как это сделать.

Поздно вечером я проезжаю по дорожке к дому Райанов и останавливаю машину. Черно-лиловое небо усеяно звездами, легкий, пахнущий осенью ветерок шевелит зеленые юбки кедров, высаженных на границе участка. Я с трудом вытаскиваю сложенные картонные коробки, которые используют при переездах, из своего маленького блестящего «мерседеса» и тащу их через неухоженный, заросший сорняками палисадник, по которому разбросаны детские игрушки. Весь прошедший год уборка двора и стрижка газона были на последнем месте в списке необходимых дел.

В доме темно и тихо – таким я его не помню.

Я останавливаюсь и думаю: «Я не могу!» О чем это я думала?

Очищение.

Но не только, есть еще кое-что. Я помню наш с Кейт последний вечер. Она уже приняла решение, и мы все об этом знали. Это решение словно повисло на нас тяжелым грузом, и мы двигались медленнее, чем обычно, говорили шепотом. У нас остался всего один час, который мы могли провести вдвоем. Мне хотелось лечь рядом с ней, крепко обнять ее худенькое, тонкое как спичка тело, но это было уже невозможно – даже с коктейлем из обезболивающих, который она принимала. Каждый вдох причинял ей боль – и мне тоже.

«Позаботься о них, – прошептала Кейт, стискивая обеими руками мою ладонь. – Я сделала для них все, что смогла. – Она засмеялась, это был просто шелестящий выдох. – Они не будут знать, как начать жизнь без меня. Помоги им».

«А кто поможет мне?» – ответила я.

Стыд накрывает меня с головой; в животе какая-то пустота.

«Я всегда буду с тобой», – солгала она, и это было все. Потом она попросила позвать Джонни и детей.

И я все поняла.

Я крепче сжимаю коробки и тащусь вверх по лестнице, не обращая внимания, что картонные углы задевают за истертые и поцарапанные ступени. В спальне Кейт и Джонни я останавливаюсь, чувствуя себя незваным гостем.

Помоги им.

Что сказал Джонни во время нашего последнего разговора? Каждый раз, когда я вижу ее одежду в шкафу…

Я с трудом сглатываю ком в горле, прохожу в гардеробную и включаю свет. Одежда Джонни справа, аккуратно рассортированные вещи Кейт слева.

При взгляде на ее вещи я едва не теряю самообладание; колени у меня подгибаются. Нетвердо держась на ногах, я складываю одну коробку, скрепляю дно скотчем и ставлю рядом с собой. Потом хватаю охапку вешалок с одеждой и сажусь на холодный деревянный пол.

Свитера. Кардиганы, водолазки и пуловеры. Я аккуратно и бережно складываю каждую вещь, вдыхая еще не выветрившийся знакомый запах – лаванды и цитруса.

Все идет своим чередом, пока я не натыкаюсь на растянутую серую толстовку с эмблемой Университета Вашингтона, которая потеряла форму после многих лет стирки.

Меня накрывают воспоминания: мы с Кейт сидим в ее спальне и собираем вещи перед отъездом в колледж. Две восемнадцатилетние девушки, которые мечтали об этой минуте не один год, обсуждали все прошедшее лето, полировали свою мечту, пока она не засияла. Мы собираемся вступить в один и тот же университетский клуб и стать знаменитыми журналистами.

«Тебя примут», – тихо сказала тогда Кейт. Я знала, что она боится – незаметная девочка, которую одноклассники называли Кутей.

«Ты ведь знаешь, что я не вступлю ни в какой клуб, если тебя там не будет, да?»

Вот чего Кейт никогда не понимала или, по крайней мере, в это не верила: из нас двоих я больше нуждалась в ней, чем она во мне.

Я сворачиваю толстовку и откладываю в сторону. Заберу к себе домой.

Всю ночь я сижу в гардеробной лучшей подруги, вспоминая нашу дружбу и упаковывая в коробки ее жизнь. Сначала я пытаюсь быть сильной, и от этих попыток у меня начинает жутко болеть голова.

Ее одежда словно дневник нашего прошлого, наших жизней.

Наконец я натыкаюсь на жакет, который вышел из моды еще в конце восьмидесятых. Я подарила его Кейт на день рождения – из первых больших денег, которые заработала. На плечах блестки.

«Ты не можешь себе этого позволить», – сказала она, вытаскивая фиолетовый двубортный жакет из коробки.

«Я знаю, что делаю».

Она рассмеялась.

«Да. Точно. Я беременна и начинаю толстеть».

«Когда родишь и приедешь ко мне в Нью-Йорк, тебе понадобится что-нибудь шикарное…»