Разлучница - Эллина Наумова Страница 18

От хандры она всегда спасалась в безумствах. И тут, чувствуя, что пропадает, отправилась воскресным утром на птичий рынок и купила сиамского котенка. Безумством в данном случае был принос малютки Кире Петровне, которая ненавидела домашних животных лишь чуть-чуть меньше, чем Асю. Но Ася, признававшая себя «на глазах подлеющей в разочарованиях бабой», сунула еще совсем беленькую кошечку под одеяло отсыпавшемуся Саше. А когда муж дернулся и вскрикнул, нежно поклялась, что царапнула его не лабораторная крыса. Саша покорно вышел к завтраку с орущей зверушкой в руках и сказал, будто она – подарок начальника. И Кира Петровна, оскалившись в сторону Аси, мрачно признала, что можно использовать служебное положение и для распихивания по подчиненным всяких ублюдочных тварей. Дашка скакала как одержимая, орала песни и лезла ко всем целоваться, чем умилила отца до всепрощенчества. Так Мотя обрела дом и хозяев, которым предстояло с ее помощью мучительно обретать себя и терять друг друга.

Ася продолжала брать уроки у Марты Павловны. Они трогательно дружили, но Асиного будущего не обсуждали. Женщины были слишком неравнозначны. Марта шла по осенней тропе сомнений много-много лет. Ася только что ступила на еще яркую палую листву несбыточных надежд. У нее пока была возможность выбраться назад в беззаботное лето, и старая художница не звала ее, не манила даже, не торопила. Просто оборачивала время от времени тревожное лицо, дескать, я здесь, впереди, со мной все в порядке, из-за меня с ног не сбивайся. В такие моменты Ася обижалась на Марту Павловну. Не тянула она на духовную наставницу, способную одним взглядом остановить суетные метания ученицы. Однако тащилась за ней Ася упорно. Позже Марта Павловна скажет ей, что в искусство стадом не ходят. Парами тоже. Что именно неповторимость отличает творческий путь от жизненного. А тогда Ася нервничала в страшном открытии: к созданию своих гравюр Марта Павловна относилась гораздо серьезнее и отчаяннее, чем к созданию ее, Аси. Когда Асиным приятелям становилось по-настоящему муторно и маетно, они забывали свой выпендреж, шли к ней и оказывались искренними, ранимыми, душевными, что ли. И эти моменты единения беззащитных против внутренних мук людей Ася привыкла ценить. Она вообще привыкла к тому, что такие ситуации должны возникать. Марта же, напротив, просила пощады в виде одиночества. Не Ася со всем ее арсеналом сострадания, сочувствия и соучастия была ей нужна, но бумага, карандаш и натура. Однажды они чуть не поссорились.

– Марта Павловна, не прячьтесь от меня, хоть вы не прячьтесь, – взмолилась Ася. – Я очень хочу помочь вам, развеселить вас. Я это умею. Вы не делайте из своих проблем тайны, не стесняйтесь. Меня невозможно обременить. Я – всеобщий носовой платок, мною удобно и приятно вытирать слезы.

– И сморкаться, Асенька? Слезы и, извините, сопли неразлучны. Раньше вы ухитрялись выворачиваться, складываться так, чтобы предоставлять людям чистую сухую сторону.

– А нынче я грязный кусок дешевой ткани, да? Чистых сторон не осталось, и все брезгливо отошли? – глухо спросила Ася.

– Так мы с вами сейчас занимаемся стиркой и глажкой. Но мне в качестве утиральника вы не нужны, не обессудьте.

– Я вам, похоже, ни в каком качестве не нужна.

– Нужны, очень нужны. И я стараюсь помочь вам найти способ самоочищения. Найти, Асенька. А вы будто сердитесь за то, что я вам его не навязываю.

«Но мне всегда что-нибудь или кого-нибудь навязывали», – уже срывалось с Асиного языка. Однако не сорвалось. Марта Павловна подметила главное: Асе не во что было превращать собственные и чужие переживания. «Фея я недоделанная», – вздохнула Ася и отпросилась домой горевать.

Ася задыхалась в этой плохой своей поре, когда вдруг вспомнила проклятие Киры Петровны. И испугалась до колик в животе. Все читанное и слышанное о сглазе и порче, как выяснилось, отложилось в ней. И служило отменным кормом страху за себя. То, что раньше считалось ею лишь рабочим моментом в жизни ее души, теперь представилось мучительством этой самой души чужой злой волей. Ася была вынуждена признать правоту Киры Петровны под пыткой колдовства.

– Нет, нет, нет, – твердила Ася, бегая по спальне и заткнув уши. – Я не стану второй Кирой, Дашка третьей и так далее. Я имею право на собственные ошибки. Это старуха безошибочна, как японский калькулятор в арифметических действиях, которые можно проверить, выполнив на бумажке. Я не собираюсь обеспечивать собой вечное земное существование Киры Петровны. Я на примерах почти всех своих знакомых убедилась, что она и так вечна. Молотком своего нежелания умирать она вколачивала в меня гнусности. Я сопротивлялась. И была ею за это проклята. И сразу все в жизни разладилось. И никакого просвета впереди.

Как Асе нужна была удача. Немедленно. Чтобы судьба, естественно, посредством каких-то людей сказала ее выбору «да». Чтобы рыкнула, провопила, прокричала это «да». Но дни перезрело срывались с веток обстоятельств, и никто их не подбирал. Бессонница и тошнота крепко подружились с Асей. И однажды ночью, впервые после кончины бабушки, она принялась молиться.

– Господи, – взывала Ася, – милый, добрый, справедливый, единственный. Я знаю, что люди материальны, поэтому с ними всякое может случаться: болезни, гибель родных, предательство близких. Нет застрахованных от несчастий. Но, если они будут ниспосланы Тобой, я все приму безропотно. Нет, вру, поропщу, Ты уж прости. Я признаю Твое право распоряжаться моей душой. Твое, но не Киры Петровны. Она не в состоянии навредить мне, потому что я принадлежу со всеми своими потрохами Тебе, а не ей. Самое большое унижение, нет, самая большая низость – поверить в ее безраздельное влияние на мое настоящее и будущее. Ты только не карай ее: она, верно, свихнулась, раз надумала подменять собой Тебя. Она вообразила себя всемогущей, а Ты, получается, у нее на посылках. В общем, Ты делай со мной что хочешь. А ей не давай. Я прощаю ее, честно. Ты же прости нас обеих, обе дуры…

В ночи молельщице виделись кошмары: какие-то печальные блестящие глаза плыли сквозь маслянистую тьму, беременная женщина в старомодном клетчатом сарафане отрешенно смотрела мимо нее, черные крысы с белыми грудками шныряли в старинном комоде со снежно хрустящим постельным бельем. Ася схватила их за глотки, хотела задушить, но то ли пожалела, то ли побрезговала и выкинула за дверь. Она вставала, бродила по квартире, курила, пила кофе. Но ощущение, будто она бродит, курит и пьет во сне, а в реальности все еще душит крыс, было неистребимо. И до рассвета она повторяла вариации своей молитвы. И темень вдруг взорвалась необыкновенно яркими и чистыми красками: густо, сплошь, неостановимо валились откуда-то сверху на Асю игрушки и конфеты, звездочки и шарики… «Еще, еще, еще», – восторженно упрашивала Ася. Но поток постепенно иссяк, и только одна изумрудная хлопушка все падала, падала, падала… Ася спала часа полтора, но встала с кровати такой спокойной и радостной, какой себя уже забыла.

После завтрака позвонила Марта Павловна и предложила Асе заниматься с детьми в центре художественного творчества два раза в неделю. Наверное, самой Марте этот приработок был нужнее. Но Ася впервые не стала рассуждать, а сразу согласилась.

Какое-то время она упивалась воспоминаниями той ночи. Ей очень хотелось кому-нибудь о ней рассказать, но даже Марта Павловна не услышала ни слова. Что-то мешало Асе. И наконец, стоя перед зеркалом, она изрекла: