Все возможные если… - Ольга Мицкевич Страница 18

Когда я замолкаю, мама еще какое-то время сидит, молчаливая и сгорбленная. Потом поднимается, оставив нетронутым остывший чай, проводит ладонью по моему лицу и молча уходит в свою комнату. Почти всю ночь, лежа на узкой постели, я смотрю на липкие хлопья снега за окном и слушаю, как в соседней комнате плачет мама. До утра.

У обиды длинные корни, цепкие. Они тянутся глубоко и медленно отравляют почву вокруг, оставляя ее пустой и голой. Все кончено. Я освободилась, произнеся это вслух. И, впервые за последние два года, я ощущаю себя цельной и крепкой, подобно дереву. Все ветра мира не способны сломить меня.

Два дня спустя я меняю билет на более ранний рейс до Амстердама и покупаю обратный, на следующий день. На это уходят почти все мои деньги, так что вопрос поиска работы вновь в топе приоритетов. Все это время – каждый день – звонит Макс, но, каким-то образом, я умудряюсь ограничить наше общение смс-перепиской. Проще было бы ответить на звонок, сказать я облажалась, совсем как он когда-то. Вывалить его в той же грязной луже, что и он меня. Сделать полный оборот и замкнуть круг. Только я не могу. Такое говорят при встрече, в лицо. Расставаться надо только так.

В нашей квартире темно и пусто, пахнет его лосьоном после бритья и разогретой едой на вынос. У двери я ставлю пустой чемодан на пол. На тумбочке у окна – голубая ель в горшке, под ней маленькая коробка с красным бантом. На настенном календаре 28 декабря обведено синим маркером – день моего прилета, через три дня. Я не предупредила, что сменила дату.

Макс еще на работе, так что у меня есть время собрать вещи. Второй раз за год я упаковываю всю жизнь в один чемодан, затем кладу на стол кольцо и жду, устроившись в кресле у окна. Кольцо печально мигает в размытых бликах города, прощаясь. Сгущаются сумерки, тени удлиняются, ползут по комнате, но я не включаю свет.

Заслышав щелчок замка, я поднимаюсь на ноги. Делаю глубокий вдох, в попытке ослабить тугой узел в желудке. Что бы ни было после, когда-то мы друг друга любили. И мне горько причинять ему боль.

Щелкает выключатель, Макс скидывает обувь, бросает на полку ключи и только тогда замечает мой чемодан. Поднимает глаза и его взгляд вспыхивает, встретившись с моим. В два больших шага он преодолевает разделяющие нас расстояние, прижимает ладони к моим щекам и быстро целует, оцарапав щетиной. Я позволяю. Потом делаю шаг назад и смотрю в его лицо, впитываю взгляд, потому что знаю – это в последний раз. В последний раз он смотрит на меня так, словно я зажигаю звезды в его вселенной.

– Почему не предупредила, что вернёшься раньше? – Макс тянет меня ближе, но я упираюсь ладонью ему в грудь.

– Я…

Все связные, разумные фразы испаряются из моей головы. Но продолжать не имеет смысла. Макс смотрит на мою руку, впечатанную в его грудь, на пустой безымянный палец. Отдернув ладонь, я невольно перевожу взгляд на стол.

– Что происходит? – тихо спрашивает он.

И я говорю – как есть, без слез и криков. Макс слушает молча, его эмоции выдает только шумное дыхание. Я наблюдаю, как его взгляд гаснет, умирает с каждым моим словом, пока там не остается только холодная, стальная пыль искрами.

– Я не должна была говорить тебе, что простила. Я не простила, Макс. Это было предательство и оно было гадким. Не знаю, как можно забыть и двигаться дальше, не понимаю.

Он сжимает кулаки, шумно втягивает воздух.

– Но ведь ты сделала тоже самое, – тихо произносит он. Чужим, надтреснутым голосом. – Это, по-твоему, не гадко?

– Не знаю. Нет. – Набираю воздух и на выдохе признаюсь. – Я тебя не люблю, Макс. Уже давно. Так что нет. Не тоже самое.

– Ты… – он отступает, опускает взгляд в пол. Его тело вибрирует, каждый мускул подобен тугому канату гнева. – Мне надо выпить… – наконец произносит Макс. – Ночевать не приду. А завтра, я хочу чтобы тебя тут не было.

Он выходит, хлопнув дверью и ни разу не взглянув в мою сторону.

Мне бы хотелось запомнить его другим – счастливым, с искрами смеха во взгляде и ямочками на щеках. Спокойным, любимым. Жаль, что не суждено. Но это – единственное, о чем я жалею.