Время повзрослеть - Джеми Аттенберг Страница 17

Утром мы лениво разговаривали друг с другом, как друзья, вспоминая былые времена, наверстывая прошедшие годы. Мэттью спросил, что случилось, когда я бросила учебу. С ним было приятнее говорить об этом, чем с кем-либо другим, лучше, чем с психотерапевтом, лучше, чем с кем угодно из моих нью-йоркских друзей, потому что он был там, даже если и не знал, что случилось.

— Я тогда так ничего и не понял, — сказал он. — Ты была, а потом исчезла.

— Моя наставница бросила меня, — произнесла я.

Она разбила мне сердце. Не мужчина высосал из меня жизнь. Женщина.

— Я помню ее, — сказал Мэттью. — Она до сих пор там работает. Она работает там всю жизнь.

— Она все еще великолепна, — защищала ее я, невзирая на рану, которую она нанесла мне. — Я видела одну из ее работ на выставке прошлым летом.

— Ну, не знаю, насколько она великолепна, — сказал он.

— А что ты знаешь? — сорвалась я.

Через несколько дней у меня было плохое настроение, потому что я ненавидела свою работу, мою бессмысленную чертову работу; я встретила его в баре на полпути между нашими квартирами, мы выпили по бокалу, ладно, по три, и мне с трудом удавалось не проявлять стервозность.

— Только из-за того, что она бросила тебя, не стоило совсем отказываться от творчества, — сказал он. — Я не смог бы перестать рисовать, ни за что. Не знаю, что бы я без этого делал.

Мы что, до сих пор разговариваем об этом? Да, мы до сих пор разговариваем об этом.

— Просто я не чувствую уверенности в себе, — ответила я. — Я сдалась в ту самую минуту, когда меня перестали поддерживать. Я осознала, что быть художником — значит всю жизнь жить без поддержки.

— Так и есть, — подтвердил Мэттью. Он так гордился своей способностью смиряться с неприятием. Ему комфортно жилось в мире неудач и страданий.

— А я не хотела так жить, — заявила я. — Я и так много времени провела, разрывая себя на части каждый день. И если бы это происходило не только из-за моей личности и жизненного выбора, но и из-за искусства, я бы умерла.

«Скорее всего, к этому моменту я была бы мертва», — я не произнесла этого вслух, но знала, что это правда; я помню, как близко подошла к этому тогда.

Мы держались за руки на людях. Мы были вместе.

Я позвонила маме в Нью-Гэмпшир, в маленький городок, в котором она жила последние девять месяцев с моим братом, его женой и их умирающим ребенком, и сообщила ей, что начала встречаться с мужчиной.

— Какой он? — поинтересовалась она.

Я отметила основные черты: он художник, он бедный, он добрый, он чуткий, и когда он не в депрессии, то делает меня счастливой.

— Знаешь, кого он мне напоминает? — спросила мама.

— Есть ли хоть один шанс, что ответ не будет связан с моим отцом? — уловила я ее намек.

— Давай поговорим о чем-нибудь другом, — попросила мама.

— О чем ты хочешь поговорить? — спросила я.

Мама дышала через нос, по системе йоги. Раз именно я неправильно начала разговор, я и должна была направить его в другое русло.

— Как тебе Нью-Гэмпшир? — попыталась я исправить ситуацию. — Твое присутствие помогает им хоть немного?

— Они все еще ссорятся, — ответила она. — Твой брат очень молчалив. Мне хочется обвинить ее в чем-то, но ведь не обязательно в этом должна быть чья-то вина. Иногда все просто идет не так.

— А как ребенок? — спросила я. — Ты помогаешь ему?

— Никто не в силах помочь этому ребенку, — ответила мама. — Я помогаю, помогаю, помогаю, но ничего не меняется. Вскоре она умрет.

— Давай лучше поговорим о том, как я сплю с мужчиной, похожим на отца, — попросила я. — Мне кажется, это более подходящая тема для разговора.

— У меня есть идея получше, — сказала мама. — Расскажи мне о том, что ты сегодня делала. Расскажи мне о Нью-Йорке.

Я так и поступила, я принялась рассказывать коренной жительнице Нью-Йорка, променявшей его на лес, об улицах большого города: утром метро было забито настолько, что мне пришлось пропустить четыре поезда подряд и я опоздала на работу на полчаса; у меня была встреча на Таймс-сквер, и я увидела толпу женщин, позирующих топлес с туристами за деньги; там подрались два человека, одетые в костюмы героев Диснея; после встречи с клиентом я купила хот-дог с тележки, а доев его, умяла еще один, сидя на одном из стульев, разбросанных в Брайант-парке. Недалеко под спонсорским баннером играл струнный квартет.

— Музыка спасла мой день, — завершила я свой рассказ.

— Все это спасло бы меня, — произнесла мама.

Через несколько дней после разговора с мамой я должна была ужинать с Мэттью, Индиго и ее богатым мужем. Я позвонила ей и попросила:

— Индиго, пожалуйста, мы можем пойти куда-нибудь, где не будет безумно дорого? У этого парня нет денег. Давай пойдем в обычное место, ты еще помнишь, что значит это слово?

Она обиделась и напомнила мне, что выросла в нищете, как и я. Какое-то время она провела в Тринидаде, а тринидадская нищета намного хуже нищеты в Верхнем Вест-Сайде. Она пообещала позвонить позже и сообщить, где заказала столик. Через час она прислала мне эсэмэс с фотографией «Макдоналдса» и текстом: «Увидимся в 19.00!» Я написала ей: «Ты чокнутая», и она ответила: «Я знаю, прости, у меня сейчас все идет наперекосяк». Я спросила: «Хочешь поговорить об этом?» «Нет», — сказала она. Через несколько минут она написала: «Хочу, но не прямо сейчас». Еще через несколько минут она добавила: «Прости». Потом она позвонила мне, плача, и мы поговорили о ее замужестве, и хотя мне было грустно оттого, что моя подруга несчастна, я как никогда радовалась тому, что не замужем и никогда не буду, потому что брак выглядит как чертова работа, а зачем мне нужна еще одна?

Мы пропустили ужин с Индиго и ее мужем. Вместо этого я забралась на диван Мэттью в его гостиной, пока он нервно раскачивался на стуле. Я рассказала ему всю историю брака Индиго и добавила:

— Видишь? Не деньги делают человека счастливым.

— Тебе легко говорить, — ответил он.

— Что случилось? — удивилась я.

Он достал кошелек — причем его руки странно дрожали — и вытащил из него карточку: на ней было написано «EBT» ^[16].

— Талоны на еду, вот насколько все плохо, — сказал он.

После этого я рассказала историю о том, как моя семья впервые перешла на продовольственные талоны. Это случилось во время зимних каникул в школе, я увидела талоны на кухонном столе, но еще не знала, что это такое; я решила, что это какие-то игрушечные деньги, например из «Монополии», и я могу поиграть с ними. Мне было восемь, в те дни мама не обращала на меня внимания, скорее всего, она была слишком озабочена тем, чтобы прокормить нас, а на моего отца особенно нельзя было положиться в этом вопросе. Я решила создать зимний коллаж, разрезала бумагу, чтобы сделать сосульки, вырезала миниатюрные снежинки и прикрепила их к зеркалу в ванной. Я довела маму до слез, сама тоже расплакалась, и в итоге мы обе стояли в ванной, обнимались и плакали. И она произнесла так печально — о, я до сих пор слышу ее голос! — «Мне просто нужна небольшая поддержка». Я рассказала Мэттью эту историю с некоторой гордостью. Печальные истории о детстве — это мой конек.