Большие каникулы Мэгги Дарлинг - Джеймс Хавард Кунстлер Страница 17

— Мне нужно отсюда уехать, — сказала она без всякого предисловия. Привычное для Линди балансирование на краю маниакальности — качество, придававшее ей неповторимое очарование, — сейчас было похоже на абсолютную панику. — Я ненавижу в Лос-Анджелесе всех и каждого, понимаешь, и не выдержу здесь даже одного дня. Даже секунды.

— Что с тобой происходит?

— На прошлой неделе я обнаружила, что Бадди — голубой, ничего себе…

Мэгги села и вздохнула.

— Бадди Хэйган — голубой?

В ее голове последовательно пронеслись кадры: Бадди Хэйган смазывает доску для серфинга на пляже в Ист-Хэмптоне в 1983 году (в то лето они с Кеннетом жили на старой мельнице на Рам-роуд), а все женщины из средств массовой информации, богемные тусовщицы и девушки из массовок, мечтающие стать звездами, толпятся вокруг, чтобы хоть раз взглянуть на него; Бадди в смокинге на торжественном вручении призов Академии киноискусства с лицом таким же блестящим, как золото статуэтки, с триумфом поднимающим своего «Оскара» за лучшую картину; Бадди, отдыхающий под липой на площади Дофина в Париже однажды на Пасху в девяностых, когда они вчетвером слетали туда на «Конкорде» шутки ради. Вот уж никогда не подумала бы…

— Ты застала его за этим?

— Ты шутишь? Я скрывалась бы сейчас в Парагвае от ареста по обвинению в убийстве. Нет, нет, нет, нет, нет. Он просто объявил об этом, вот и все. Представь, мы — в «Багателле» на Мелроуз. Маленькие розовые столики. Свежие маки. Геффен, Катценберг, Вуппи Голдберг, Джордж Клуни. Джулия Робертс, Патти Хатэвей. Как будто весь журнал «Энтертейнмент тунайт» собрался вместе. И это было очень дальновидно со стороны Бадди, поскольку он понимал, что я не устрою никакого скандала перед такой толпой, понимаешь? Он начал так: «Я хочу с тобой кое-чем поделиться». Как тебе это нравится? Поделиться со мной? Ха! Ты можешь себе представить это в крупном кадре? Морщинистое лицо, глаза в щелку, как у Клинта Иствуда, одет по-спортивному от Ральфа Лорена. Тебе ясно? Ну, я ему и говорю: «Делись, дружок», хотя понимаю, что это звучит немного нахально, но я ведь не сторонница этого дерьма из «Нью-Эйдж» ^[8], типа «нужно бережно относиться к хрупким вещам» или «пилюлю надо подсластить», я его чую носом за двадцать верст. Только вот я-то, дурочка, думала, что он потерял очередные двадцать миллионов или что-то еще в этом роде на какой-нибудь глупой сделке, которую крутят уже по третьему разу. А он мне и говорит: «Мне открылись такие мои качества, которые лежали, закопанные во мне, годами». И это уже похоже на диалог из его идиотских фильмов, улавливаешь? Я говорю: «А по-английски нельзя?» А он мне: «Я — бисексуал». У меня и челюсть под стол упала. Ты понимаешь? И я ему: «Мне тебя поздравить с новым достижением в жизни?», а он: «Нет. Я хотел, чтобы ты знала, поскольку кое-кто начал меня шантажировать, и лучше я сам расскажу тебе, чем ты услышишь это в новостях по телевизору». Скажи мне, Мэгги, что происходит с мужиками и их членами? Почему им хочется совать их в каждую дырку?..

— А ты-то что ему сказала? — спросила Мэгги, чтобы уйти от ответа на вопрос мирового значения.

— Ну, а я ему: «И как долго все это продолжается?», а сама думаю: «Выткнуть бы тебе глаза этой чайной ложкой». А он: «Уже какое-то время». А я: «Этот шантажист, он — единственный»? А он: «Нет, были и другие». Ну, а я говорю: «Уйдем отсюда, а то меня вырвет прямо в это клафути из хурмы». Минут, наверно, через девять мы едем по Малхолланд и я спрашиваю: «Ты будешь сдавать анализ на СПИД?», а он: «Не дури». И я думаю, что не будь он за рулем, то я воткнула бы ему пилку для ногтей в ствол мозга, понимаешь? Просто облегчила бы его страдания прямо на месте. Пришлось на следующий день идти на прием к доктору Юджину Бриллу и проверяться на СПИД. Это было десять дней назад. Результаты будут завтра. — Тут Линди разрыдалась.

Мэгги пыталась успокоить ее, вставляя между всхлипываниями фразы типа «бедная девочка», «бедная Линди», «так-так». Ей хотелось бы покачать Линди на руках, и она чувствовала, что все, что бы она ни говорила, было не то.

— Я думала, что смогу это выдержать, но не смогла, — всхлипывала Линди.

— Садись на первый же самолет завтра утром, — сказала Мэгги так, как будто давала указание Нине по поводу продуктовых заготовок. — А я встречу тебя в аэропорту Кеннеди.

— Ой, я так ждала, что ты скажешь это, Мэгги, дорогая моя!

— А где сейчас Бадди?

— А я откуда знаю? В отеле «Сансет Марки» играет в «поцелуй мою ящерку» с лакеем с парковки. Я вышвырнула его из дома тем же вечером, когда услышала от него эту новость. — Линди снова зарыдала.

— Не беспокойся, все будет в порядке, — сказала Мэгги.

— Если только у меня нет СПИДа! — закричала Линди. — Я вся покроюсь язвами, понимаешь, а мозг превратится в картофельный кугель, и я оглохну, ослепну, и грибы вырастут из моей…

— Линди! Линди! Линди! Дорогая! Ты будешь здесь с теми, кто любит тебя. Это единственное, что имеет значение. Сколько сейчас времени в Лос-Анджелесе? Девять часов? Начинай скоренько собираться. А то потом устанешь. Возьми больше вещей, чтобы погостить подольше. Не забудь, здесь — зима. Позвони, когда узнаешь время прилета.

— Мэгги, ты такая… ты такая замечательная подруга, — сказала Линди, уже хлюпая носом.

— До чего весело, — сказала Мэгги, — я ведь всегда думала так о тебе.

— А я ничего не спросила про твою жизнь. Я — такая эгоистичная засранка.

— Послушай, но ведь это ты — в трудном положении. Тебе и внимание. Так всегда было. Собирай вещи. Выпей водки и поспи. Наговоримся завтра.

Она положила трубку на место и почувствовала, что ее знобит. Забравшись в застеленную свежими простынями кровать и накрывшись шерстяным одеялом, она думала: «Нас так же легко успокоить, как и маленьких детей, пробудившихся от страшного сна. Просто рядом должны быть мамочка или папочка, неодолимые, всеведущие и вечные». С острой болью, похожей на удар в живот, она вспомнила, как впервые поняла, что смертна. Это было во время той самой детской болезни, когда она, просыпаясь, видела солнечный свет на потолке.

— Папочка, а ты умрешь когда-нибудь? — спросила она, однажды очнувшись из беспамятства.

— Ну, до этого еще очень-очень далеко. Отсюда и не увидеть.

— А мамочка тоже?

— Ну, может, через тысячу лет.

— А я?

— Нет, сладенькая моя. Боженька сделал тебя особой.

— Значит, я не попаду в рай?

— Ну, знаешь, ведь рай — здесь. И ты уже в нем. Это — самый большой секрет. Этот мир, как и все, что в нем, был сотворен для тебя. Ничто не может навредить тебе здесь.

— Но я так больна, папочка.

— Просто Бог хочет быть уверен, что ты будешь лучше ценить все вокруг, когда поправишься. Теперь постарайся заснуть.