Другая королева - Филиппа Грегори Страница 17

– Благодарю вас, – говорит она.

Голос у нее мелодичный, она говорит по-английски как француженка – с акцентом, который для честных английских ушей звучит как само очарование и вероломство.

– Благодарю вас за теплый прием, леди Шрусбери.

– Прошу, входите, – произношу я, пряча улыбку от того, как она выговаривает «Шрусбери», вот уж нелепое искажение.

Словно младенец учится лепетать, так у нее выходит «Чюсбеи». Я указываю на ее покои. Взволнованный взгляд моего мужа словно спрашивает, можно ли в доме жить, и я отвечаю ему легким кивком. Он может мне довериться. В этом предприятии мы партнеры, такие же, как в нашем браке. Я не подведу его, а он не подведет меня.

В большом зале разведен огонь, и она сразу идет к камину и усаживается в большое деревянное кресло, придвинутое к огню, чтобы ей было удобно. Ветер с востока, и труба не плюет в комнату дымом, слава богу, да и стол Марии должен понравиться – он накрыт прекрасным турецким ковром, и на нем стоят мои лучшие золотые подсвечники из аббатства. Гобелены на стенах самые лучшие, сотканы монахинями, благослови их Господь, а в своей спальне она найдет парчовые занавеси кровати и покрывало самого роскошного красного бархата, когда-то украшавшее постель очень высокопоставленного церковного сановника.

Везде светло и тепло, все озарено толстыми квадратными восковыми свечами, подобающими ей как королеве, а в гнездах на каменных стенах горят факелы. Она откидывает капюшон, и я впервые вижу ее.

У меня перехватывает дыхание. Ничего не могу с собой поделать. Честное слово, дыхание перехватывает при виде самой красивой женщины, какую я встречала за всю свою жизнь. Лицо у нее как картина, такое мог бы нарисовать художник. Лицо ангела. У нее густые черные волосы, остриженные, как у мальчика, надо лбом сейчас блестят капли от тающего снега. Брови у нее высокие и выгнутые, ресницы такие длинные, что касаются щек. Глаза у нее темные, темные и ясные, а кожа словно фарфор, белая и гладкая, без единого изъяна. Лицо ее совершенно словно ангельское, безмятежное бессердечное лицо; но особенной, ни на кого не похожей, ее делает очарование. Она поворачивается ко мне с улыбкой, и ее черты внезапно озаряются, светятся, как солнечный луч, как блики на воде, как прекрасное создание, при одном взгляде на которое сердце воспаряет от радости. Так полет ласточки заставляет тебя радоваться жизни. Вот как она улыбается, мелькает у меня глупая мысль: ее улыбка как полет ласточки в летних сумерках. Следующая моя мысль: королева Елизавета смертельно ее возненавидит.

– Вы меня так тепло приняли, – говорит она по-французски.

Потом замечает, как я хмурюсь, не понимая ее, и переходит на неуверенный английский:

– Вы добры, благодарю вас.

Она протягивает руки к огню, потом встает. К ней бесшумно подходит придворная дама, развязывает меховой воротник и снимает с нее мокрый плащ. Она кивает в знак благодарности.

– Леди Шрусбери, позвольте вам представить моих придворных дам. Это леди Мэри Ситон, а это леди Агнес Ливингстон, – говорит она, и мы с женщинами кланяемся друг другу, а потом я киваю одной из своих служанок, чтобы та унесла мокрый плащ.

– Могу я предложить вам что-нибудь, чтобы подкрепиться? – спрашиваю я.

Я покинула Дербишир совсем девочкой и с тех пор работала над речью; но, несмотря на это, голос мой звучит слишком громко, слишком грубо для этой комнаты. Черт, я жила в лучших домах страны! Я служила королеве Елизавете и считаю Роберта Дадли и Уильяма Сесила своими личными друзьями, но готова прикусить язык, когда слышу, как выходят из моего рта слова, комкаясь от раскатистого дербиширского «р». Я краснею от неловкости.

– Выпьете бокал вина или эля с пряностями, чтобы согреться? – спрашиваю я, выговаривая слова старательно, и они звучат напыщенно и фальшиво.

– А чего бы вы хотели?

Она поворачивается ко мне, словно ее и в самом деле занимает мой вкус.

– Я бы выпила эля с пряностями, – отвечаю я. – Я привезла его из своей пивоварни в Чатсуорте.

Она улыбается. Зубы у нее мелкие и острые, как у котенка.

– Parfait! [16]Давайте все будем то же! – говорит она, словно речь идет о редкостном угощении. – Ваш муж, его милость, сказал, что вы замечательно ведете дом. Уверена, у вас все самое лучшее.

Я киваю слуге при буфетной и знаю, что он все принесет. Улыбаюсь Джорджу, который снял дорожный плащ и стоит у камина. Мы оба будем стоять, пока она не предложит нам сесть, и, видя, как Джордж, граф, стоит в собственном доме, как парнишка перед хозяином, я впервые понимаю, что мы не впустили гостя в дом, а, скорее, присоединились ко двору королевы, и что отныне все придется делать, как захочет она, а не как предпочитаю я.