Наваждение - Камиль Лемонье Страница 17

Я был свободен. Мог устроиться, как хотел.

К несчастью, мои воспитатели не научили меня жизни, как не раскрыли ни священной красоты моего тела, ни тех здоровых наслаждений, которыми оно могло дарить меня.

Мне говорили:

«Быть человеком – есть зло. Беги всякого искушения, которое может возбудить в тебе природа. Запрети себе всякое непроизвольное движение твоей внутренней жизни. Ты будешь в силах гармонически прожить ее лишь, если будешь считать низшими и гадкими органы, благодаря которым участвуешь в вечности Вселенной».

Позднее мне говорил отец:

«Я сделаю из тебя судью, ибо в силу священного характера магистратуры судья, как бы он ни был плох и распутен, облечен уважением людей».

Таким образом, внешние влияния заменили свободные проявления моего сознания. Я не пережил даже того состояния познания дикаря, первобытного лесного человека, который, желая узнать направление ветра, поднимает кверху палец. Ныне зверь, рожденный во мне из стыда к позорным органам, сжигал мою кровь, как пламя.

Оставшись господином своей судьбы, я продолжал испытывать на себе результаты ложного воспитания, которое низвело меня в разряд безличных существ. Я мог бы направить жизнь согласно своим наклонностям и этим вознаградить себя за лишения моего безрадостного детства.

Отец мне оставил достаточно наследства, чтобы я мог слушать своего внутреннего голоса, одних лишь личных побуждений. Но я без всякого интереса к тяжбам и договорам разных глупцов безучастно принялся изучать право.

Родительский дом достался мне пополам с сестрою. Я оставил его на попеченье одной из двух горничных, именно той, которая знала еще моего деда и, казалось, сама составляла принадлежность этого дома в силу своей долголетней службы.

Я мечтал приехать сюда в один прекрасный день с молодой, умной и любимой женщиной – моей будущей женой. Эта мечта о безмятежной жизни вдвоем в уединенности небольшого городка родилась во мне снова в четырех стенах дома, когда меня коснулись мощные черные крылья.

И, однако, я наверное знал, что удар с моим отцом произошел на пороге дома с закрытыми ставнями. Какая, – увы, – ирония судьбы! Он считал своею единственною гордостью казаться серьезным и целомудренным человеком и вдруг его публично сразила смерть на той улице, которой избегали все порядочные люди. Таким образом, еще один лишний раз обнаружилось бессилье нашего рода противостоять гибельному очарованью женщины.

В городе недолго продолжалось мое спокойствие. Я видел ясно, что смерть близкого мне человека не сделала меня благоразумней.

Мне привелось однажды почти лицом к лицу столкнуться с моей странной спутницей. Она всегда была одета в черное, и ее лицо было скрыто под вуалью. Я не сомневался больше, что она жила в том же городе, где и я.

Каждый раз при встрече мы обменивались взглядами сквозь легкую дымку ее узорчатого кружева. И каждый раз эта женщина проявляла как будто интерес ко мне. Казалось, она относилась к случайности наших встреч, как к предвиденному и нестоящему внимания факту. Я же, наоборот, испытывал при этом какой-то магнетический ток, еще с большей остротой восстанавливающий мое прежнее болезненное ощущенье.

Тяжелая, давящая боль и тоска угнетали мое сознание, как какая-то предопределенность, связывавшая меня в туманных тайниках моего существа с этой спутницей. Я начинал приходить к заключению, что у существ с повышенной чувствительностью нервные волокна как бы заранее предчувствуют неизбежный ход событий.

Время от времени я встречался с нею. И постоянно какое-то необъяснимое влечение заставляло меня следовать за ней до тех пор, пока случайное скопление экипажей или людей не скрывало ее из моих глаз.

Я попробовал было убедить себя, что все это какая-то тайна. Этим я пытался оправдать пред самим собой слабость своей воли.

Я никак не мог узнать где, в каком доме города она жила. Она оставалась для меня загадочным виденьем, которое выплывало из области неизвестного и снова затем погружалось в него бесследно.