Страстная и непокорная - Пола Рид Страница 17

— Боюсь, мы произвели на вас не слишком хорошее впечатление, — сухо проговорил Эдмунд и вернулся к своему занятию, благо в бутылке еще оставался ром.

Негодование в душе Джайлза боролось с присущей ему деликатностью. Наконец он произнес:

— Умирает маленькая девочка. Мистер Уэлборн, Грейс не совершила ничего дурного, только проявила сострадание. Неужели в вашем сердце нет жалости?

Эдмунд рассеянно кивнул в ответ:

— Да-да, очень неудачно. Да, ребенок… Неудачно! Джайлз мрачно покачал головой:

— В любом случае я нахожу поведение Грейс достойным всякого восхищения.

Эдмунд перестал потягивать ром, проглотил одним глотком почти полбокала и сказал:

— Уверен, она будет рада вашему обществу.

— А вы не пойдете? — спросил Джайлз больше из вежливости, чем рассчитывая на согласие. Уэлборн лишь отрицательно мотнул головой и прикончил ром в бокале. — Хорошо, тогда я за ней присмотрю.

— Я знаю, что на вас можно положиться, капитан, — слегка заплетающимся языком произнес Эдмунд.

Джайлз нашел взглядом полупустую бутылку рома и задумался, не была ли она совсем недавно полной. Господи Боже мой, ну и семья! Капитан развернулся и пошел к задней двери, но вдруг остановился. Чувства никак не желали успокаиваться. В груди у него так и кипело. Джайлзу хотелось убраться подальше из этого дома, но еще сильнее ему хотелось, чтобы Грейс никогда больше не пришлось сидеть у постели умирающего ребенка, никогда не знать еще одного человека, у которого вырезали язык, никогда не слышать оскорбительных слов своей матери. Господь свидетель, он желал бы никогда больше не видеть Эдмунда Уэлборна!

Каким он был дураком! Вспомнить хотя бы совет Джонатана Купера, который считал, что не следует лезть в чужие семейные дела. А ведь он, Джайлз, так и не осуществил того, зачем приехал сюда, — не узнал Грейс получше.

Тут он стал думать о Грейс, которая одиноко сидела в хижине у рабов. Если бы он не оказался в поместье, как стали бы развиваться события? Кто разделил бы с девушкой ее нелегкое бремя? Если Джайлз оставит ее здесь, сколько раз еще повторится такая история и каких это потребует от нее жертв? Ответы были ясны, но Джайлзу не хотелось о них думать. Ясно, что в родном доме женщину, которой он с каждой минутой восхищался все больше и больше, ждет безрадостное будущее.

И Джайлз решился. Отбросил все предосторожности, здравые соображения и сказал:

— И еще одно, мистер Уэлборн.

Эдмунд бросил на него затуманенный взгляд:

— В чем дело?

— Я хотел бы испросить вашего согласия на брак с вашей дочерью.

Лицо Эдмунда расплылось в неудержимой улыбке.

— И как скоро?

Чем скорее, тем лучше, подумал капитан Кортни. Хоть сегодня. Но вслух предложил:

— Через три недели, считая от воскресенья. Время оплакать девичество, и ни дня больше.

Эдмунд приветственно поднял бокал:

— Через три недели, считая от воскресенья.

Зловоние в хижине становилось невыносимым. Видимо, печальная причина этого была во все возрастающей скорости распространения инфекции в теле ребенка, но следовало утешаться мыслью, что страдания малышки продлятся не слишком долго. Вскоре после ухода капитана Кортни у девочки началась неудержимая рвота, быстро опустошившая ее желудок, она перестала плакать и лишь слабо стонала, глаза ее закатились, и несчастное дитя потеряло сознание.

В хижину начали возвращаться с поля рабы. Несколько человек собрались вокруг Грейс, помогая ей поддерживать чистоту возле ребенка, но воды не хватало. Кто-то из старших детей отправился на реку.

— Скажите мне, когда вернется ее мать, — обратилась Грейс к одной из женщин. Та работала на кухне и хорошо знала английский.

— Она уже вернуться, — на ломаном языке объяснила рабыня. — Снаружи. Ждать.

— Ждет? — поразилась Грейс. — Она знает, что… — Девушка не нашла в себе сил договорить.

Рабыня кивнула и мрачно проговорила:

— Она знать.

Грейс медленно поднялась. Колени и спина ныли от долгого сидения на земляном полу.

— Я только на минутку, — сказала она окружавшей ее группе рабов, — если понадобится, сразу позовите меня. — Она вышла из хижины и глубоко вдохнула относительно свежий воздух.

Изможденные женщины, которые весь день рубили тростник на полях, теперь готовили еду: раскатывали тесто из маниоки на больших неглубоких сковородах, перевернутых над открытым огнем очага. Заходящее солнце пекло еще очень сильно, немилосердный жар очага тоже не добавлял прохлады. По лицам рабынь струился пот. В воздухе разливался аромат похожей на шпинат пряной травы каллалу — нечастого лакомства в рационе рабов. Это Грейс настояла, чтобы их кормили не одной только крахмалистой маниокой. Дети цеплялись за подолы материнских платьев, которые больше походили на рубашки.

Малыши требовали еды и внимания. Мужчины стояли небольшими группами и тихонько переговаривались, время от времени одергивая детей, если те начинали слишком мешать поварихам. Прислонившись к стволу дерева, стоял белый надсмотрщик с хлыстом и кремневым ружьем в руках. Он лениво наблюдал за рабами. Общий настрой был угрюмым, но все занимались привычными делами, как в любой другой день. Смерть ребенка — грустное событие, но такое здесь бывает нередко.

Грейс не смогла сдержать легкой улыбки, когда увидела, что с тропы от господского дома на поляну свернул капитан Кортни. Прическа его растрепалась, теперь это был уже не тот безупречный гость, который пожаловал к ним несколько часов назад. Прежде никто никогда не помогал Грейс, она сама удивилась, какое облегчение испытала, снова увидев Джайлза. Когда ей приходилось ухаживать за больными или умирающими рабами, ее помощь принимали с явной подозрительностью. Для этих людей она всегда оставалась чужой. И как же ей было тяжело! Капитан, несмотря на некоторый беспорядок в одежде, двигался с уверенностью человека, привыкшего брать ответственность на себя, и Грейс вдруг подумала, что наконец нашелся человек, на которого она сможет опереться.

Он остановился и бросил на нее быстрый вопросительный взгляд. Грейс покачала головой и произнесла:

— Скоро.

У края поляны в одиночестве стояла невысокая, очень худая чернокожая женщина с выступавшими лопатками и короткими волосами. Отвернувшись от шума и суеты, она неподвижно смотрела на окружавшие поляну заросли. Остальные рабы с состраданием поглядывали в ее сторону, негромко переговаривались, очевидно, решив, что лучше всего оставить ее в одиночестве. Грейс неохотно подошла к ней.

— Ты говоришь по-английски? — спросила она. Грейс мало кого знала из работавших в поле.

Женщина повернулась и посмотрела на Грейс с откровенной враждебностью, но девушка не отступилась. Она привыкла к ненависти рабов, да и не могла их за это винить. Вздохнув, Грейс продолжала: