Негодяй в моих мечтах - Селеста Брэдли Страница 17

Если кто-то мог так прикасаться к нему, так обнимать и верить и так отдаться ему…

Что ж, тогда, наверное, внутри такого человека, как он, было нечто достойное спасения.

«Господи, что же я натворил?!»

Снова!

Он выпустил ее из рук, и она, спотыкаясь, попятилась от него.

— Ты!.. — Его голос превратился в хриплый шепот. — Ты и я…

Лорел упрямо вздернула подбородок:

— Я знала, что ты меня забудешь.

— Никогда! — Джек посмотрел в ее синие глаза, помнящие предательство. — Я просто помнил не тебя…

Она растерянно моргнула.

— Кого же ты помнил вместо меня? — И когда он промолчал, не отзываясь на ее сарказм, широко открыла глаза: — Эми? Ты решил, что с тобой была Эми?!

— Ежевичка!.. Прости… — Он потянулся к ней, но Лорел отодвинулась на безопасное расстояние, лицо ее пылало, брови сдвинулись… до нее наконец дошло, как ужасно, чудовищно они все перепутали.

— Лорел, ты отдала Мелоди…

— Нет! — Глаза ее потемнели от бури, бушевавшей в душе. — Я не бросала ее. Ее у меня украли! Они сказали мне, что она умерла!

— Они?

— Мои родители. Мать и отец!.. И повитуха. Я клялась, что слышала ее крик, но они твердили, что она родилась мертвой, что я сошла с ума от горечи и родовых мук. И я поверила… Я должна была знать, что им нельзя верить. Что никогда нельзя доверять моей сестре… Все лгут. — Она опустила глаза и одернула юбку. — Все эти годы я плакала по ней, а она была жива! Все это время она жила здесь.

Джек покачал головой. По крайней мере, в этом он не был виноват.

— Только несколько последних месяцев. Ее оставили на пороге клуба. Мы не знаем, кто это сделал.

Лорел ужаснулась:

— Где же она была столько времени?

— Мы не знаем.

Она прижала руки к сердцу.

— А если это было ужасное место? — От волнения и расстройства она перешла на скороговорку: — Если ее там запугивали… или били… или того хуже? Хорошо ли ее кормили? Не мерзла ли она?

Джек только развел руками.

Лорел отвернулась от него и обхватила себя руками.

— Я горевала по своей дочери, но я никогда не стану горевать по своим родителям. Никогда! Как они могли так поступить со своей внучкой?!

Джек внимательно наблюдал за ней. Было очевидно, что Лорел по-настоящему тревожилась о счастье Мелоди. Если бы теперь ему удалось урезонить ее.

— Значит, ты не станешь ее забирать?

Она снова повернулась к нему. Лицо ее было белым от переживаний.

— Я заберу ее, Джек. Я не хочу видеть ни тебя, ни мою сестрицу, ни одного уголка Англии. До конца дней моих…

— Но…

Она шагнула вперед:

— Ты, Джек, погубил меня и даже не узнал моего имени! Ты запер меня здесь, а потом… — Она яростно махнула рукой в сторону стены, недавнего момента страсти. — Какой из тебя отец! И человек ты негодный!

Ее слова больно ранили Джека, но он лишь молча стоял перед ней. Она права. Не было у него никаких оправданий своим поступкам. И вообще, стена, окружавшая его, оказалась слишком высока, чтобы ее можно было преодолеть просто словами. У него было чувство, что Лорел слишком далека от него, чтобы услышать. А может быть, это он был слишком далек…

Поэтому он сделал только то, что смог придумать. Хотя, делая это, он понимал, что поступает неправильно. Он вынул ключ и посмотрел на нее.

— Я не могу позволить тебе убежать. Я не могу позволить тебе забрать Мелоди. — С этими словами он отступил за порог, закрыл дверь и запер ее. Тихий щелчок замка не смог заглушить ее возглас протеста.

Джек запер Лорел, но почти сразу понял, что в клетке оказался он сам.

В конце приятного, мирного вечера лорд Олдрич шаркающей походкой направлялся по коридору в свои комбинаты. Мать Эйдана, прежняя графиня Бланкеншип, была любовью всей его жизни с тех пор, как он достаточно повзрослел, чтобы понимать это выражение.

Тем не менее ослиное упрямство его дражайшей половины — или, говоря вежливо, прелестная твердость ее духа — подчас действовала на него весьма утомительно.

Какой-то звук за спиной заставил лорда Олдрича помедлить в его неуклонном продвижении к портвейну и блаженной тишине. Он обернулся и посмотрел сквозь толстые стекла очков в дальний конец коридора.

Кто-то спускался с чердачной лесенки. Судя по черным волосам и прямой спине один из молодых джентльменов. Бланкеншип? Нет, это был Редгрейв. Вернее, после прибытия дневного письма маркиз Стрикленд.

Лорд Олдрич был стар и достаточно тактичен, чтобы не поздравлять молодого Стрикленда с его возвышением после смерти дяди. Все же несколько слов соболезнования произнести стоило. Странный он тип, этот капитан Джек, как прозвала его крошка Мелоди.

Лорд Олдрич повернулся и зашаркал по длинному коридору назад. Его мягкие туфли были почти не слышны на толстой ковровой дорожке.

Стрикленд остановился и отряхнул что-то с рукавов и плеч. Затем, не замечая Олдрича, деловито заторопился вниз.

Олдрич помедлил у двери на чердак, затем отодвинул щеколду и посмотрел вверх, на чердачную лесенку. Падавший сзади свет освещал лишь нижнюю ее ступеньку. Олдрич прислушался. В отличие от зрения слух у него был лучше, чем полагали окружающие. Он предпочитал, чтобы они думали, будто он глух: это ведь помогало избегать долгих и нудных светских разговоров.

Нет, все тихо. Перед ним просто старый чердак, полный пыльных, никому не нужных вещей.

Он повернулся и пошел прочь, к своему портвейну. Под ноги попало что-то шершавое. Он медленно, с трудом нагнулся и провел пальцами по ковру, размышляя о тяготах возраста.

Какие-то острые кусочки укололи его пальцы. Он поднес их ближе к глазам и пригляделся.

Битая посуда. Маркиз Стрикленд стряхивал с себя осколки посуды!

Согласно долгому жизненному опыту лорда Олдрича, битая посуда означала женщину. Очень сердитую.

Как интересно.

Ворча что-то под нос, лорд Олдрич направился в свои комнаты, к долгожданному портвейну. Он почти позабыл, как увлекательна бывает иногда жизнь в «Браунсе».

А Лорел в своей чердачной тюрьме беспокойно металась на куче простыней, которые навалила в углу комнаты. Она заснула поздно и спала урывками. Заснув наконец по-настоящему, она плакала во сне, который был и не сном вовсе, а цепочкой воспоминаний.

С того момента как он перекатил ее под себя, Лорел принадлежала Джеку. Она была его собственностью, чтобы он держал ее, целовал, делал все, что захочет. Она так давно, так долго его любила. И теперь, наконец, ее преданность была вознаграждена.

И как вознаграждена! Никогда раньше не испытывала она таких ощущений. Его губы на ее губах, вкус его языка, который она втягивала в свой рот, сосала, гладила, следовала за каждым его движением, намеком, так тесно льнула к нему, что, казалось, они становились единым существом. Его мысли стали ее мыслями. Его желания и потребности стали ее желаниями.