Пути любви - Лора Брантуэйт Страница 17

Перед прощанием Дэниел взял руку Анны и слегка сжал ее. Ладонь была горячей и шершавой, ясно, что такие мелочи, как красота рук, не заботили этого мужественного человека. Но пальцы… Пальцы его были тонкими и изящными, какими бывают они у прирожденных хирургов — и музыкантов. У Анны промелькнула странная мысль: как чудесно было бы, если бы все нервы ее тела сошлись на мгновение в ладони, которой коснулся Дэниел, — чтобы полнее ощутить его касание, шероховатость горячей кожи, тончайшие пульсации в ниточках сосудов, прилегающих к ней. Она мотнула головой, отгоняя странное ощущение, и улыбнулась Дэниелу. Один медный локон выбился из прически и непокорно лег над тонкой бровью. Анна попыталась сдуть его и улыбнулась, хотя попытка была неудачной.

— Пока, доктор Глэдисон! Вы оказались на редкость приятным собеседником. Так что вечер — это ваша заслуга. Только не забудьте убраться в квартире, чтобы гости ненароком не превращались в пациентов с переломами ног! — не удержалась все-таки Анна от язвительной реплики.

— Да, пожалуй, наилучший вариант — тот, который мне сегодня встретился: когда пациенты с повреждениями ног становятся моими гостями.

Анна рассмеялась и ушла.

«Теперь главное — не оглянуться… Нет, Энни, я сказала — смотри перед собой, он не должен видеть, как интересен тебе. Черт, ну не верти же ты головой!» — примерно так говорил ей мудрый внутренний голос. — Ай, ну что же ты!..»

Дэниел все еще стоял на том месте у книжного магазинчика, где они расстались, и смотрел Анне вслед. Он помахал девушке рукой.

Лучи заходящего солнца в последний раз ласково коснулись ее золотистой кожи и растворились в вечернем воздухе. Асфальт под ногами Анны, впитавший за день много тепла, казался мягким и приглушал звук шагов. Она впервые за несколько месяцев наслаждалась прогулкой в одиночестве — потому что вечер теплый, потому что очень нравится город (с недавних пор, надо сказать), потому что в ушах еще звучат шутки Дэниела и так легко им улыбаться. Однако ее вновь посетили мысли о Питере, и мысли не из приятных… Анну действительно мучили угрызения совести.

Уходя днем из отеля, она сказала Питеру, что сходит в больницу и это совсем-совсем ненадолго. А сейчас уже поздно. Что же подумал бедняга Питер?

Но в самом деле, что тут такого: неужели у свободной девушки нет права развлечься так, как она хочет, и провести время в компании мужчины, который ей приятен? Ну, задержалась…

У входа в отель росли четыре липы. Они были очень старыми, и листва их тихо шелестела от ветра. Под липами стояла весьма живописная скамейка, которую из-за ее живописности отсюда не убирали и всячески поддерживали ее рабочее состояние. Рядом с этой скамейкой достойно смотрелась фигура некоего страдающего молодого человека. О его страданиях можно было догадаться по выражению лица: уголки губ опущены, а в глазах при ближайшем рассмотрении можно заметить слезы. Поза страдальца была весьма своеобразной: он стоял, поставив одну ногу на историческую скамейку.

Сердце Анны болезненно сжалось. Она почувствовала себя очень виноватой перед другом. В то же время ей и самой захотелось сжаться в маленький комочек, чтобы та буря эмоций, которая ее сейчас ожидала, как-нибудь прошла стороной. Анна сникла, плечи ее сами собой опустились. По мере того как сокращалось расстояние между ней и скульптурной группой «Страдалец, попирающий Культуру», на ее щеках проступало все больше краски.

Питер, погруженный в свои мрачные раздумья относительно того, стоит ли звонить в морг или оставить себе хоть маленькую надежду, заметил Анну не сразу. Глаза его расширились. В них уже совсем явно выступили слезы. Теперь, когда напряжение последних часов спало, он не мог сдержать нахлынувших чувств. Анна выглядела виноватой, но отнюдь не несчастной. Значит, с ней ничего не случилось. У нее все хорошо… а я тут… — пронеслось у него в мозгу. К горлу Питера подкатил комок обиды.

— Питер, послушай, ты только на меня не обижайся, я тебе все объясню. — Анна, как всегда, сделала лаконичное и эффектное вступление.

— Меня интересует только то, что с тобой все в порядке. Я, знаешь ли, немного беспокоился, — с трудом проговорил Питер. Голос не вполне подчинялся ему.

— Бедный мой, прости меня, пожалуйста. — Провинившаяся говорила очень тихо.

Питер же, наоборот, поневоле повысил тон:

— Я-то… я-то что… я прощу. Я же всегда уступаю тебе. Я всегда делаю то, чего хочешь от меня ты! — Он даже побледнел от гнева.

Никогда прежде за те годы, что они дружили, Питер не позволял себе так разговаривать с подругой (справедливости ради надо сказать, что поводов за это время было достаточно). Но теперь в их отношениях появилось что-то новое, опасное, колючее, возможно даже делавшее эту дружбу очень хрупкой. Дэниел. Свен был пустым человеком, и, хотя его присутствие в жизни Анны досаждало Питеру, реальной угрозы их отношениям в нем не было. А теперь все изменилось: Анна больше не принадлежала ему. Она ускользала. Раньше Анна, даже влюбленная в Свена, полностью открывалась перед Питером. Все переживания они делили на двоих. В последние же дни Анна стала загадочно улыбаться, улыбаться не собеседнику, а себе, своим мыслям, которых не высказывала вслух. Она затаилась. И Питера пугала тайная жизнь, которую вела его подруга.

— Но все же, мисс Торнфилд, — продолжил он свою тираду, — мне кажется, я имею право знать, как вы проводите время, потому что мы находимся в чужой стране и я вроде бы несу ответственность за вашу драгоценную персону. Я не говорю, попрошу заметить, о каком-то уважении моих чувств, хотя, с моей точки зрения, ты могла бы относиться к ним повнимательнее! — Питер, даже в редчайших случаях выходя из себя, будучи человеком очень тонкой культуры, говорил в высшей степени интеллигентно.

— Я была в больнице, Пит… — жалобно проговорила Анна, словно умоляя выслушать ее.

— О, правда? Ах да, я уже это слышал. Причем сегодня — и даже не от тебя одной. К твоему сведению, я обзвонил все больницы в городе! Я даже сходил в ту, куда ты попала недавно. Медсестра сообщила, что мисс Анна Торнфилд действительно была у них сегодня. Вот только ушла быстро! И что же я должен был думать?! Я говорил с полицией, обзвонил по справочнику все больницы Лондона, мне осталось только справиться о твоей судьбе в морге! — Питер чуть не плакал, вновь переживая все ужасы прошедшего дня. — Я, наверное, поседел по твоей вине! — При этом молодой человек сжал прядь своих волос, слишком коротких, чтобы увидеть «седину» самому, но жест был призван скорее продемонстрировать ее собеседнице-злодейке.

Самый мощный бунт — бунт всегда покорных…

От силы его справедливого гнева Анна не могла прийти в себя и заставить голос не дрожать, чтобы сказать что-то достойное в свое оправдание. Хотя — какое оправдание? Питер прав на двести процентов. Она ведь поступила еще хуже, потому что обрекла друга на муки, заставив его переживать, а сама в это время наслаждалась обществом приятнейшего человека.

— Ну что, тебе нечего сказать мне? Стыдно, да? Ну конечно, мне тоже, пожалуй, было бы стыдно, если бы я доставил тебе столько неприятностей! — Вдруг какая-то мысль кольнула Питера. Он внезапно замолчал, пристально глядя в зеленые глаза Анны. Чуть прищурился. Такого взгляда девушка еще не видела. — Ты же не просто так… Ты ведь ответственная, Энни. Чтобы так обойтись со мной, ты должна была напрочь забыть о моем существовании. Ты обо мне забыла? Да?