Поругание прекрасной страны - Александр Корделл Страница 17

— О, Уилл, — простонала мать, плача от смеха.

Так мы веселились, пока ирландцы не открыли огонь и первая брюква не угодила в грудь Снелла, отправив его головой вниз за борт. Эдвина закричала и ухватила его за лодыжки.

— Метко, черт побери! — воскликнул отец. — Йестин, Ричард — все сюда! Действовать по команде! Наполеона нашего они прикончили, но мы и без него с ними справимся.

Мы выстроились рядом с ним под градом гнилых капустных кочерыжек, загородили собой зонтик Морфид, и в воздухе замелькали наши репы. На задних баржах все приготовились к бою: отряд, который был высажен на берег, вернулся с запасом овощей с поля бедного деда Шамс-а-Коеда. Гудели охотничьи рога, заливались тревожные свистки, а музыканты, втянув головы в плечи, так лихо гремели «Уэльских героев», что самому Оуэну Глендоверу [3]впору было зашевелиться в могиле.

Когда до моста осталось лишь десять ярдов, ирландцы взялись обстреливать нас всерьез, испуская все боевые кличи, какие только знают от Дублина до Белфаста; когда же нос баржи скользнул под мост, малыши окропили нас дождем. Укрыться было некуда. Ну и сбрызнули же они нас! Не успели мы перевести дух, как попали под новый ливень: с другой стороны моста нас поджидали еще три малыша. Здесь собрались основные силы ирландцев: толпа запрудила бечевник, а так как двое врагов принялись кормить нашу лошадь, нам грозила долгая остановка. Ирландские подарки сыпались градом — ирландцы уже очистили пол-акра поля и принялись за вторую половину. Кроме того, в действие вступила сила тяжести — наша баржа стала оседать и грозила затонуть, если не прекратится град ирландских снарядов.

— Десант! — закричал тут отец. — Все, кто еще держится на ногах, — за мной!

И он прыгнул на берег и, заложив пальцы в рот, пронзительно засвистал. Мы с Ричардом бросились следом, за нами — вся наша армия. Мы устремились по бечевнику, не щадя ничего живого. Ирландцы отступили на мост, мы ринулись за ними; Оуэн и Грифф Хоуэллсы поддерживали атаку барабанным боем и ревом тромбона. Ирландцы — примерные родители. Они подхватили ребят на плечи и стали отчаянно отбиваться, но, не выдержав нашего натиска, дрогнули и побежали. Мы бросились следом. Под ногами у нас путались отставшие ирландские малыши.

Окрыленные победой, мы вернулись к баржам. Мать и Морфид все еще сидели под изодранным в клочья зонтиком. Эдвина вытащила Снелла из воды и вытирала ему лицо маленьким кружевным платочком. Мы выстроили баржи вереницей, повыбрасывали из них ирландские подарки, умылись и двинулись дальше. Ярко светило солнце, воздух был напоен сладким ароматом лета. Из корзин вытащили пиво, домашние пышки, сыр и настойку из пастернака для женщин, и весь остаток пути до Ньюпорта мы пили, ели, горланили песни и воинственно орали. Все-таки ирландцы — отличные соседи. Ничто так не веселит сердце в начале дня, как хорошая драка.

Викинги и датчане, римляне и испанцы, сверкая на солнце копьями и булавами, обрушивались на Ньюпорт, потому что Кардифф, город фермеров, не стоил того, чтобы его покорять. Закованные в цепи рабы обливались потом на галерах завоевателей, шедших под кровавыми флагами из Ла-Манша в Северное море насиловать женщин и убивать мужчин, но все они, вместе взятые, не вызывали такого переполоха в этом суматошном портовом городишке, как мы, рабочие с гор, приплывшие на баржах на свой ежегодный праздник. Двадцать две баржи, разукрашенные от носа до кормы лентами и полевыми цветами; гром духового оркестра и знамена тайных обществ взаимопомощи, развевающиеся на глазах у хмурых красномундирников. Мы проплыли мимо пришвартованных судов, пропахших восточными пряностями барков из Вест-Индии, белокрылых шхун с гордыми бушпритами и покосившихся прибрежных лачуг и высадились на битком набитых причалах, куда любопытные набежали целыми семьями, чтобы посмотреть, как мы сойдем на берег.

Чумазые ребятишки, не знавшие мыла и воды с тех пор, как их держали руки повитухи, бежали за нами и подхватывали куски, которые мы им бросали; из окон выглядывали древние старики, которые смеялись и что-то весело кричали: город под пятой у англичан всегда радуется, почуяв дух вольности. Солдаты стояли кучками, опершись на ружья, и бросали настороженные, беспокойные взгляды на сумасшедших уэльских рабочих.

Ньюпорт! Вот это город! Лондон его вполовину меньше — какой дурак верит россказням англичан. Огромные каменные дома, а над ними возвышается Вестгейт — такая громадина, что сельский житель, увидев ее, пугается до полусмерти; коляски, шарабаны, кареты, в них сидят разодетые дамы и господа и раскланиваются друг с другом; а у колес бегут пятнистые собаки. Лощеные франты, пьянчуги, надменные всадники, красотки в кринолинах, семенящие под кружевными зонтиками, толкучка и спешка, от которой кружится голова. Ричард с Морфид первыми сошли с баржи и только их и видели — отправились в гости к каким-то его друзьям англичанам. Эдвина со Снеллом взяли извозчика и поехали разыскивать ближайшую англиканскую церковь, чтобы достать ему сухое платье. Мо уже ждал меня — в глазах у него так и прыгали чертики, — и мы пошли шататься по улицам.

В тот день в Ньюпорте, наверно, собрался весь Уэльс — Портовая улица кишела людьми.

Сидящие по краям канавы нищие хватают за полы, требуя милостыни: все больше солдаты, которые в войнах с французами лишились рук, ног, а то и половины лица; вшивые старухи держат на руках детей-калек; старики, у которых нет сил даже на то, чтобы умереть, стоят, опираясь на палки. Видимо-невидимо продавцов и разносчиков. Господа и простой люд — все перемешалось. Матросы с Востока, продающие попугаев в клетках, мулаты, цыгане и черные как уголь освобожденные рабы из Бристоля. На цепи водят медведей, кругом стоят повозки с товарами, визжат скрипки, трещат барабаны, скулят от пинков собаки. На ярмарке толпа еще гуще, продавцы вопят на разных языках, расхваливая свои товары. Шерстяной ряд, ряд фланельщиков из Абергавенни, птичий ряд — висят тушки, раскачиваются неощипанные головы; сапожный ряд — сапожники выплевывают гвозди и заколачивают их молниеносными ударами. Барышники водят увешанных медалями великолепных арабских скакунов. Здесь покупает знать — из рук в руки переходят груды золотых соверенов.

— Дай пенни — покажу все, что хочешь, — раздается голос; не успел я обернуться, как Мо уже швырнул ей монету, а она подхватила ее и бросилась наутек, визжа от смеха и не показав даже краешка нижней юбки.

— Вот сучка, — свирепо прорычал Мо.

— Умней будешь, — сказал я. — Это тебе город. И чего я связался с таким разиней?

— Пошли, пошли. Такое увидишь, что тебе и во сне не снилось. Я тут знаю двух женщин на Портовой улице; они с мальчишек берут полцены, а мы договоримся с ними за три пенса.

— Нет уж, — ответил я. — У меня в кармане два шиллинга, и я хочу увезти отсюда на память что-нибудь получше дурной болезни.

— Восемь шиллингов шесть пенсов! — проревел голос из середины толпы, и я стал проталкиваться вперед, чтобы посмотреть, что там продают.