Зима в раю - Елена Арсеньева Страница 17

Ну, конечно, если совсем уж честно… дело было не только вего негодяйской натуре. Вернее, вовсе не в ней… Эвелина пригрозила заклеймитьего двоеженцем, если он только посмеет венчаться с Татьяной. Да, были такиеслучаи, когда эмигранты женились в Париже вновь, получив всего лишь словесноеразрешение от прежних (российских) брачных уз. Такое разрешение в церкви на рюДарю давали без особых хлопот, ведь прежние супруги почти наверняка были мертвы– ну кто, в самом деле, мог выжить в безумной совдеповской России? Конечно,подобное особо не афишировалось, огласки старались избегать. В самом крайнемслучае просто регистрировались в мэрии. Дмитрий готов был пойти на это, Татьянавообще на все готова была… Однако в том, что Эвелина устроит скандал, не следовалосомневаться. Ответить ей тем же, доказать, что она и сама двоемужница, былоочень соблазнительно, однако Лидия не решилась бороться с сестрой ее жеоружием. Поди докажи Эвкино бурное прошлое, во-первых, а по католическимправилам она законная жена Эжена Ле Буа, во-вторых же, Ле Буа богаты… Не плюй вколодезь, пригодится воды напиться! Лидия это понимала. И Эвелина знала, что ееблизняшка это понимает. Сестры, по такому случаю зарыв топор войны в землю,встретились, разумно все обсудили (поляки Понизовские были не только гонористы,но и расчетливы) и заключили между собой тайное соглашение: если уж Татьяна сДмитрием друг без друга не могут, пусть живут во грехе, ну а Эвелина будетподдерживать их существование приличными суммами.

Соглашение устроило всех – понятие гордости в эмиграциипритуплялось очень, очень скоро! Как говорится, на хлеб гордость не намажешь…да и самого хлеба на нее не купишь. Больше всех горевал Алекс – все-таки ониспытывал к кузине отнюдь не только родственные чувства, но что делать, чтоделать, с’est la vie, – пришлось пожелать ей счастья с другим. Лидия знала, чтоЭвелина давно хочет женить сына, неустанно подыскивает ему невест cреди самыхреспектабельных фамилий, но все напрасно: он очень ловко уходит израсставляемых ему сетей. Как-то Лидия недоуменно спросила, почему Эвелина,которая сама вышла замуж по страстной любви (вернее, даже дважды выходила такимобразом, ха-ха!), не позволяет сыну самому найти себе невесту. Пусть она дажебудет не столь богата и родовита, но если Алекс ее полюбит…

– Ты что?! – Эвелина уставилась на сестру, как на дуру. –Это аристократы могут позволить себе мезальянс, то-то они и в жизни, и вроманах, и в cinéma вечно женятся на простолюдинках. А буржуа должныдумать прежде всего о респектабельности. В нашем кругу браки заключаются порасчету.

Лидия просто ушам своим не поверила. Бог ты мой, до чего жеопростилась сестричка, правнучка гордых шляхтичей Понизовских! Сама себяперестала считать аристократкой, назвалась буржуазкой! А если честно, превратиласьв совершенную мещанку…

А впрочем, ладно, лишь бы деньги давала.

Эвелина давала деньги исправно. Однако грянул кризис наУолл-стрит… и деньги от Ле Буа поступать перестали. Пришлось съехать из Пассина авеню Трюдан, пришлось поджаться во всем, причем поджаться очень сильно.

Разумеется, и Дмитрий все время искал возможностизаработать, и Татьяна тоже, ну и Лидия не сидела сложа руки. Она именно чтоработала руками – беспрестанно перемешивая карты.

* * *

«Нет, Шуйский, не клянись!» – призывал великий Пушкин. «Незарекайся!» – гласит народная мудрость. И Пушкина, и эту мудрость вспомнилКонстантин Николаевич – вспомнил очень скоро, когда однажды ночью, встав занужным делом, увидел, как его сын Шурка входит в боковушку Милки-Любки (хотьвслух ее звали теперь просто Любой, Любашей, но Константин Анатольевич простоне мог называть ее иначе, чем прежним именем!), а через минуту оттуда раздаютсязвуки поцелуев, вздохи и характерный скрип топчана.

Константин Анатольевич, мигом забывший, что сыну его ужевосемнадцать и что он сам некогда советовал ему пройти науку страсти нежной вобъятиях опытной проститутки, рассвирепел, ощутив себя pater’ом оскорбленногоfamilias. Он буквально стащил Шурку с Милки-Любки и выволок его в столовую,устроив страшный скандал с рукоприкладством и восклицаниями: «Вон из моегодома! И ты тоже, шлюха, пошла к черту!»

Шурка был так потрясен отцовской пощечиной (полученнойвпервые в жизни!) и тем, что вынужден стоять перед отцом и прибежавшей на шумСашенькой почти нагим, прикрывая чресла только скатеркой, торопливо сорваннойсо стола, что оставался недвижим и бессловесен. Однако Милка-Любка очнуласьдовольно быстро. Она бросила любовнику брюки и заслонила его собой, пока онодевался. А потом показала, что клобук не делает монаха и, несмотря на жизнь вприличном доме, среди приличного семейства, она осталась той же хваткой шлюхойиз заведения «Магнолия», которая очень умело работает и языком, и руками, ивсеми прочими местами своего тела ради собственной выгоды.

– Если мы сейчас уйдем, тебе, старый дурак, утром пулю в лобсам Верин выпустит, – сказала она, спокойно глядя в глаза КонстантинаАнатольевича. – Не бывал в подвалах на Воробьевке? – И немедленно уточнила, какделали в описываемое время все граждане Советской России, не поспевавшие запереименованием улиц своих родных городов и беспрестанно путавшие новыереволюционные и буржуазные отжившие названия: – На бывшей Малой Покровке, вподвалах Чеки не бывал? Там все кровью да мозгами таких болванов, как ты,обрызгано!

Саша упала на стул. Константин Анатольевич схватился засердце. А Милка-Любка спокойно взяла Шурку за руку и увела его… нет, уже не всвою боковушку, а в его собственную комнату, в которой он жил с тех пор, какпоявился на белый свет, и которой теперь было назначено стать первым семейнымпристанищем молодых супругов Русановых: они расписались на другой же день.

Шуркину жену ненавидели и Константин Анатольевич, и Саша.Может быть, они отнеслись бы снисходительней к случившемуся, когда прошелпервый запал, но после жуткой, кровавой угрозы Милки-Любки все добрые чувства кней были разрушены в одночасье. Саше иногда казалось, что и Шурка побаиваетсяжены. А впрочем, кто их разберет! Не больно-то долго довелось Саше наблюдать заотношениями брата и Любки – да, теперь Саша про себя называла ее чаще именнотак, потому что не хотела смешивать Милку-Любку, ту девушку, которую онакогда-то встретила на Острожной площади и которая сначала жаловалась ей набезответную любовь к Петьке Ремизу, а потом стала советовать отслужить молебенв часовне Варвары-великомученицы, – и эту тварь, грозившую смертью отцу такуверенно, словно бы и сама она не раз пускала пулю в лоб безвинным людям в томстрашном подвале на Воробьевке… А иначе откуда бы ей знать, чем измазаны тамстены?