Снова домой - Кристин Ханна Страница 17

– Она куда сообразительнее, чем ты думаешь, – повторил он после молчания, больше всего сам желая поверить собстоенным словам. – Сейчас она вне себя, но все равно любит тебя. Иначе не старалась бы так отчаянно привлечь твое внимание. – Он пристально смотрел в глубокие, потемневшие от горя глаза Мадлен. В эту минуту он больше всего на свете хотел сжать Мадлен в своих объятиях: если бы она была его женой, а Лина – его ребенком! Как бы в забытьи он обнял Мадлен, привлек ее к себе и нежно поцеловал в лоб. От этого прикосновения в висках у него сильно застучала кровь. Фрэнсис опомнился. Он выдал себя – поцеловал ее слишком страстно.

Мадлен отстранилась.

– Фрэнсис, что с тобой...

– Она любит тебя, Мадлен, – прошептал он, обдавая ее лицо горячим дыханием. – Так же, как и я. – Слова сами слетели с его губ. У него так долго недоставало мужества произнести их вслух, а сейчас они прозвучали на удивление легко и естественно.

Она отстранилась и взглянула ему в глаза. Он склонился к Мадлен, желая вновь поцеловать ее и ожидая, что она скажет.

Мадлен вдруг улыбнулась.

– Ох, Фрэнсис, да ведь и я люблю тебя! Не знаю, что бы я делала без твоей дружбы.

Он почувствовал, как будто его что-то толкнуло. Потом осторожно привлек ее к себе. В глазах Фрэнсиса стояли слезы. Он чувствовал себя трусом: у него были две любви и Фрэнсису не хватало духу выбрать между ними. Священник любил женщину, человек любил Бога.

Никогда раньше любовь к Мадлен не мешала его призванию: это было чистое чувство, не пятнавшее его отношений с Господом. В этом по крайней мере Фрэнсис убеждал себя, коротая долгие бессонные ночи.

Так все было до сегодняшнего дня. Сегодня он поцеловал ее, причем поцеловал не так, как целует друг или священник, а как любящий мужчина. И все сразу переменилось. Он произнес роковые слова, которые раньше не осмеливался сказать, и теперь со страхом в сердце ожидал себе приговора.

Но его самый большой грех был даже не в этом. Он просил Мадлен, умолял ее не говорить Лине правду.

Лину, его и одновременно не его дочь, Фрэнсис любил больше жизни. Но тем не менее он первый стремился как можно дольше скрывать от нее истину, даже зная, что это разбивает ей сердце.

И вот Энджел вновь оказался в Сиэтле. Неподвижным взглядом он смотрел на небольшое окно больничной палаты, наблюдая, как мелкие капли дождя стекают по стеклу. Из всех мест на земле больничная палата в Сиэтле была, пожалуй, наихудшим, где он мог очутиться. Прошлой ночью его доставили сюда вертолетом, в котором никто не знал, кого именно перевозят. Он был закутан как мумия с ног до головы.

Было только известно, что умирающий пациент нуждается в более квалифицированном лечении, и потому его переводят из одной клиники в другую, более современную. Для обслуживающего персонала вертолета он был Марк Джонс. Просто больной, который зарезервировал себе в новой клинике частную палату. Все эти меры предосторожности приняли по настоянию Энджела. Однако такая таинственность раздражала даже его. За многие годы славы Энджел привык к тому, что всякий раз, когда появлялся на людях, его окружали фотокорреспонденты: он был известной личностью, фигурой. И вдруг сделался каким-то безликим Марком Джонсом, Марком Джонсом, у которого было больное сердце.

В дверь палаты вежливо постучали. Голос за дверью осведомился:

– Мистер Джонс?

Он попытался сесть на постели, однако иглы капельниц, введенные в вены, не позволили ему этого сделать. Движения причиняли Энджелу острую боль. Беспрерывно чертыхаясь, он тем не менее продолжал попытки усесться. Когда это ему наконец удалось, все плыло у Энджела перед глазами. Сердце отчаянно колотилось.

Грудь не болела, однако он понимал, что обольщаться не стоит. Его до такой степени напичкали лекарствами, что боль отступила только из-за них. Как только закончится их действие, его мучения возобновятся с новой силой.

– Войдите, – сказал он, чувствуя, что из-за нехватки воздуха ему трудно произносить даже короткие фразы.

Дверь палаты распахнулась, и вошел высокий седовласый мужчина в белом халате. Дверь за ним закрылась с тихим скрипом.

Посетитель сел возле кровати и занялся изучением истории болезни.

– Меня зовут Крис Алленфорд, я возглавляю отделение трансплантации в клинике «Сент-Джозеф», – представился он.

Энджел старался как-то сдержать бешеные скачки сердца. Однако это было совсем не просто: он страшно волновался. Ему хотелось выглядеть невозмутимым и совершенно здоровым.

Этого врача он и ждал. С тех пор как начался весь этот кошмар, Энджел нуждался именно в таком враче. Во враче, который своим искусством сможет освободить его от страха, снедавшего Энджела в последние два дня.

Призвав на помощь весь свой актерский опыт, Энджел изобразил на лице улыбку.

– Привет, док.

– Я разговаривал с вашим личным врачом доктором Кеннеди, а также с доктором Джерленом. Оба сказали, что вы знаете, каково ваше положение. Я также проконсультировался с доктором Джонсом из Лома-Линда, и все мы пришли к единому мнению.

– Доктор Джерлен сказал, что коррективная операция невозможна. Но может быть, в вашей клинике возможно то, что нельзя сделать в Лагранджвилле, и... – Он не закончил фразу, боясь задать вопрос напрямик.

Алленфорд нахмурился.

«Я не готов, – подумал Энджел. – Не готов прямо спрашивать об этом».

Алленфорд положил историю болезни на тумбочку у кровати Энджела.

– Я мог бы рассказать вам о том, что ваша сердечная мышца сильно изношена и увеличена в размерах. Но это вы, насколько мне известно, уже знаете. Ведь еще в ранней молодости вы перенесли первичный вирусный миокардит, который серьезно ослабил ваше сердце. Вам уже тогда рекомендовали изменить образ жизни. Вы же, насколько я понимаю, тогда совершенно проигнорировали советы врачей. – Он покачал головой. – Выражаясь медицинскими терминами, должен определить ваше нынешнее состояние как кардиомиопатию последней степени. А это значит, что на вашем сердце можно ставить крест. Оно выработало свой ресурс. Если вам не сделать операцию, вы умрете. И очень скоро.

На Энджела внезапно накатил гнев, гнев такой сильный, что даже голова пошла кругом.

– Операция... О черт, все вы, доктора, твердите одно и то же. Говорите «вам нужна операция» таким тоном, словно речь идет о том, чтобы вырвать зуб мудрости! – Он попытался подняться повыше в постели, но не сумел. Это лишь усилило его гнев. – Знаете, доктор, вы бы лучше себе сердце вырезали, а после мы бы с вами поговорили. Но раз и вы тоже настаиваете на операции, хорошо, я подумаю.

Алленфорд ни на секунду не отводил взгляда от лица Энджела. Складки у него на щеках углубились.

– Не знаю, не знаю... Никогда не считал себя храбрым человеком.