Бремя прошлого - Элизабет Адлер Страница 17

– Я жду еще одного гостя, – сказала я, услышав шаги по коридору. Через минуту дверь гостиной открылась, и он вошел.

Шэннон в изумлении уставилась на вошедшего, шейкер выпал из ее рук на серебряный поднос, разбив стаканы.

Остановившийся в дверях молодой человек, высокий, красивый, со светлыми шелковистыми волосами, ответил ей пристальным взглядом.

– Шэннон, дорогая, – заговорила я, не замечая разбитых стаканов, – я рада представить вам Эдварда Шеридана, правнука Нэда Шеридана. Эдди, это Шэннон Киффи.

Прищурившись, я смотрела, как они пожали друг другу руки, продолжая рассматривать друг друга. Ясно, что он знал о ней из газет, она же, казалось, не могла прийти в себя – так он был похож на своего прадеда Нэда Шеридана.

– Он самый, Шеридан, плоть от плоти, – проговорила я, довольная собственной проделкой. Он посмотрел на меня с удивлением, а Шэннон – с укоризной.

Я попыталась принять невинный вид, но не выдержала и рассмеялась.

– Разве не забавно, что судьба свела вас именно здесь? И притом вы одержимы одним желанием – узнать все о Лилли.

Я достала новые стаканы и наполнила их янтарным коктейлем.

– Ваше здоровье! – улыбаясь, провозгласила я тост.

– Ваше здоровье, – отозвались они и осторожно отпили из стаканов.

Шэннон закашлялась, поперхнувшись, и я быстро проговорила:

– Там немного ирландского самогона, дорогая. Для аппетита.

Эдди Шеридан рассмеялся, и я отметила, что обстановка становится более непринужденной.

– Еще тост! – воскликнула я в порыве бурной радости. – Теперь за Лилли Молино, которой мы обязаны этой встречей.

Я уселась во главе величественного стола эпохи Регентства, принадлежавшего моей прабабушке, которая жила здесь задолго до того, как сгорел Большой Дом, и подумала о том, как мне, старой перечнице, удалось заполучить таких очаровательных юных гостей. Позвонив в серебряный колокольчик Бриджид, я торжествующе произнесла:

– Теперь вы полностью в моей власти. Я буду разматывать нить рассказа о Лилли не спеша, как Шехерезада, и вы будете вынуждены оставаться в Арднаварнхе до конца своей жизни.

– Более приятный приговор трудно себе представить! – невольно воскликнула Шэннон.

Я слышала, как Эдди спросил Шэннон, почему она интересуется Лилли, и Шэннон сказала, что они, возможно, родственники по линии ее отца, О'Киффи.

– Эдди тоже думает, что он родственник Лилли по линии своего отца, – вмешалась я в их разговор, готовясь подложить им вторую бомбу, приготовленную на этот вечер. – Разве это не становится интересным? Я имею в виду вопрос о том, кто из вас наследник Лилли.

– Наследник Лилли? – переспросили они в один голос, с удивлением глядя на меня.

– Ну да. Дорогие мои, да разве я вам не сказала? Покинув Арднаварнху, Лилли оставила после себя кучу денег. Но она не завещала их ни моей матери, ни мне. Мы тогда, знаете ли, жили в достатке. Она завещала их своему единственному и законному наследнику.

– И кто же этот наследник? – спросил Эдвард.

– Это-то, разумеется, и остается тайной. Никому и никогда не было известно, кто был единственным и законным наследником Лилли. И был ли такой вообще. Видите ли, и о самой Лилли никто ничего толком не знает. Она не очень-то допускала к себе людей. Но я, кажется, забегаю вперед. Если мне суждено стать вашей Шехерезадой, я должна рассказывать все по порядку. Но только после обеда.

Я хитро улыбнулась, глядя на обращенные ко мне встревоженные молодые лица.

– А сейчас, дорогие, приступайте к еде, – посоветовала я им, понимая, что теперь они в моей власти.

Когда мы расселись в гостиной перед камином, окруженные со всех сторон собаками, я не могла не улыбнуться выжидающе поглядывавшим на меня молодым людям. Я понимала, что могу держать их в тревожном ожидании сколько угодно, но дело было в том, что мне нравилось их юное общество. Оно будило во мне воспоминания о собственной молодости и о моей матери, сидевшей на этом вот самом диване и рассказывавшей мне ту самую историю, которую я собиралась теперь рассказать им.

Мы с мамой были очень близки, и при этом скорее как сестры, а не как мать и дочь. Как я ее любила и как горевала, когда она умерла…

Сбросив серебряные сандалии, я подобрала под себя ноги и, глубоко вздохнув, начала свой рассказ.