Цена моих грез - Ева Ройс Страница 17

Глаза слепы. Искать надо сердцем.

(с) Антуан де Сент–Экзюпери

“– Мама и Рина, они слышат, – зачем–то сказала я.

– Моя мать вряд ли, – он усмехнулся, а в глазах – ушедшая вечность…”

Я будто заглянула за дверцу его жизни. Думала увидеть звезды, а там одни тернии.

И мне страшно от своих мыслей, потому, едва машина останавливается, я убегаю. Подальше от своего вопроса и наших ответов. Подальше от чудовища, у которого две ипостаси: одна безобразная, вся в шрамах, глубоко запрятанная, а вторая – красивая, блестит, только пуста. Я думала, что зверь сгнил от вседозволенности, но правда выворачивает и его, и меня от внезапного удара. И мир меняется за считанные мгновения: вот ты стоял, чувствуя под подошвой твердую землю, но уже в следующую секунду под ногами пустота, и ты не знаешь, за что держаться и как выстоять. Страх упасть кусает бездной, в которой ничего нет.

Мне кажется, мой вопрос не должен был выходить наружу. Я бы так верила… Я бы заставила себя поверить.

Но сейчас все сломалось: прежние мысли, прежние чувства, и мне страшно.

Как вырвать этот день из груди? Содрать из плоти, а потом залатать ушедшие и еще не пришедшие дни так, чтобы никто не заметил пропажи. А вырванное испепелить, раскрошить и спустить в сточную трубу, откуда уже выхода точно нет.

Но я не умела. Да и невозможно это. И потому, закрывшись ото всех и себя в том числе, в выделенных мне комнатах, сидела и думала обо всем, чтобы не думать об определенном. Например, думала о роли в фантастическом фильме Малеева. Лично мне понравилась сыгранная сцена: любовь, подрыв эмоций и слезы с пеплом. Сильная сцена. Да и сама тема отчего–то мне тоже понравилась, хотя я никогда не любила эту ересь про конец мира и инопланетянов. Вот такую любовь, что в сюжете, любовь вопреки и любовь до предела, я бы хотела сыграть. Почувствовать те эмоции, что почувствуют герои, наполниться ими, а потом все без остатка отдать зрителям во время просмотра. Таких чувств в театрах нет. Там все преувеличенное и ненастоящее.

И очень старалась не думать о хозяине особняка с его внутренними демонами. Потому что мы, женщины, очень жалостливые. Потому что мне помочь непременно захочется, а не дурку вызвать.

“Братьев и сестер нет, отец умер, когда я еще не ходил в школу, а мать скончалась больше десяти лет назад после очередной попойки”, – в голове стучат слова.

Человека формирует семья. А его же семьей, похоже, была мать–алкоголичка. Значит, жил он небогато: мать все продала бы и пропила, а все имеющее сейчас он добыл сам. Если думать чисто логически и взять в пример тысячи семей таких, чья история отражена в кино и во всяких телепередачах.

Покачала головой, стряхивая эти мысли из головы, будто пыль ненужную. Не думать. Не думать, и будет легче. И все забудется.

Открыла настежь окна, пуская пропитанный луной прохладный воздух. Вдохнула, избавляясь от лишних тревог. Все будет хорошо.

Но одной остаться и дальше не получилось: дверь сзади скрипнула, пропуская кого–то. Я резко повернулась: та самая женщина в униформе.

– Добрый вечер, – растянула губы в улыбке. – Хозяин ожидает вас к ужину.

– Хорошо. Не подскажите время? – я закрыла окно и, бросив еще один взгляд на стремительно темнеющий лес, развернулась к горничной.

– Без двадцати восемь, – она кивком указала часы, висевшие на стене. Которые я не заметила.

Оказалось, всего лишь полчаса назад мы вернулись обратно. Время так медленно двигалось, что мне захотелось сорвать со стены эти часы затейливой формы и двигать стрелками сама. Чтобы побыстрее. Чтобы я в итоге увидела свое будущее.

– Я могу идти? – спросила женщина, смерив меня холодным взглядом.

– Да, конечно, – и уже в пустоту: – Спасибо.

Похоже, этот дом – дом статуй. На каждом обитателе столько мрамора сверху, что не проломить. Да и зачем мне это? Скоро я уйду отсюда и забуду это место как кошмар. Кошмар – потому что такому не место в реальности.

От приглашения отужинать я не отказалась интереса ради. Хотелось еще немного в его жизнь войти. В его тернии, чтобы понять… Хоть что–то, пока я здесь. Зачем? На этот вопрос я не могла дать себе ответ. Потому, не став себя мучать, я поправила растрепавшиеся волосы и вышла из комнат.

Конечно, у дверей меня ждал конвоир – высокий, широкоплечий и отстраненно–холодный. Еще одна безликая статуя.

– Я вас провожу, – совершенно безразлично произнес он и первым двинулся по коридору.

Мне ничего не оставалось, как идти следом. На этот раз меня привели в роскошную столовую с расписным потолком, длинным столом, во главе которого сидел, переодетый уже в домашние брюки простого покроя и темную рубашку, рукава которой были небрежно закатаны, Левич. Судя по тому, что накрыто было только за его местом и по правую руку от него, сидеть я буду отнюдь не напротив мужчины. Жаль. Расстояние было бы шикарным.

– Дарья? – привлек мое внимание Павел, поднявшись и встав за соседним стулом, где мне предлагалось сесть.

Я, изучающая до этого огромную сияющую люстру, отмерла и, взяв себя в руки, последовала к столу. Надо бы поесть: гастрит не красит даже пленниц.

Едва села, мне пододвинули стул, и только потом Павел сел обратно на свое место.

И все. Воцарилось молчание, и неловкость сгустила воздух.

– Как тебе роль? – спросил мужчина, разрывая словами тишину. Только ради того, чтобы раскрасить это спокойствие, давящее на нервы.

– Мне понравилась, – и такой же ответ от меня.

Мы не знаем, что сказать друг другу. Мы не знаем, надо ли что–то говорить. И я не знаю, есть ли у меня слова.

– Знаешь, – произнес он через целую вечность, – мне даже такой ее – вечно пьяной и ворчащей на судьбу, не хватает.

Я поняла. Потому что родителей не выбирают и любят их такими, какие они есть. Просто потому что они – родители.

А потом вдруг его губы с моими встретились. Внезапно. Потому что вот секунду назад между нами была пропасть.

И это касания не губ, а обнаженных душ. Будто бы все условности с нас содрали, как и предубеждения, навязанные обществом, оставив нам нас самих – беззащитных и уставших. Два одиночества, которые вдруг оказались под одной крышей. Два человека, которые поняли, что устали идти одни…