Только он - Эльвира Смелик Страница 17

Ну вот, он же говорил, что откуда-то знал её, что видел раньше. И имя «Алёна» звучало для него по-особому, не как любые остальные. Но вовсе не потому, что слишком много значило, просто относилось к конкретному человеку, который… которая…

Ха! Нянчила его, когда он был младенцем, и… чего там ещё папа наболтал?

Блин! До сих пор коробило, стоило вспомнить его слова.

Это было унизительно. Точно так же, как если бы папа достал и рассыпал на столе на всеобщее обозрение Димины малышовые фотографии, где он лежит голышом среди погремушек и пелёнок или первый раз сидит на горшке. Хотя, если бы на всеобщее обозрение, и то перенеслось бы легче, чем перед одной Алёной.

И пока папа, сентиментально улыбаясь, умильно перечислял все его детские глупости, Дима едва сдерживал желание, если и не проорать, то хотя бы высказать решительно и резко что-то типа: «Ну хватит уже! Да сколько можно нести этот бред?»

Но затыкай – не затыкай, а того, что было, всё равно не отменишь, не вычеркнешь из чужой памяти. Алёна Игоревна, чёрт, Алёна, когда-то таскала его на руках, кормила из бутылочки и – совсем уж зашибись! – меняла подгузники. И теперь только на одно остаётся надежда, что она не будет ассоциировать с тем самым беспомощным младенцем или чуть подросшим неразумным малышом его нынешнего.

Но, конечно, удивительно получилось, что они вот так знакомы, что папа называл её по-простецки, по-дружески «Алёнка», что они ехали вместе в отцовской машине, и она оказалась у них дома. Ростик бы прифигел. А потом папа отправил сына за чем-нибудь вкусненьким, тоже специально для неё, для Алёны.

Насчёт магазина Дима сразу передумал, доехал до ближайшей кондитерской. Сначала взял любимую мамину «картошку» – хотя ему самому эти пирожные не нравились, слишком вязкие и приторные, – потом ещё по немного разных, не вчитываясь в названия, а просто указывая на то, что стояло в витрине и понравилось на вид.

Алёна к «картошке» тоже не притронулась, а выбрала себе что-то с воздушным белым кремом и ела неторопливо, дольше всех, отламывая вилкой маленькие кусочки. И это было очень странно – наблюдать за тем, как кто-то ест, и думать, что это очень красиво, особенно, когда крем остаётся на губах, или когда их касаются тонкие зубцы вилки. И не только красиво, ещё и…

Ну, не важно! Главное, не увлечься фантазиями и не отреагировать слишком бурно. А, как ни странно, очень легко получалось представлять, что могло бы происходить. Даже в ощущениях. Что почувствуешь, когда, освобождённые от заколки мягкие светлые пряди рассыплются по плечам, и можно будет пропустить их между пальцами. Как они будут приятно щекотать щёку и шею, если оказаться слишком близко. А если коснуться кожи, провести от виска по щеке вниз и…

Ну, сказал же, не увлекаться. Иначе, никакая сила воли не поможет.

Алёна в это время разговаривала с мамой, но потом вдруг повернулась в его сторону, а он не успел отвести взгляд. Или не захотел. Рассматривал её, уже не скрывая. Она не смутилась, не рассердилась, не заинтересовалась, скорее, чуть удивилась, и тоже не отводила взгляд, пока папа опять не выдал это своё «Алёнка», а мама его не одёрнула.

С одной стороны, Диме тоже не нравилось, что папа обращается к ней вот так, слишком фамильярно, интимно, несерьёзно, с другой стороны, у того же получалось воспринимать её не как взрослую женщину, а по-прежнему, как девчонку, и Алёна ничего не имела против. Тогда и Диме можно не особо заморачиваться на разницу в возрасте, и…

И для чего это ему?

Он, что, действительно на неё запал? Вот так, с первого взгляда? Или дело в той давней совсем ещё детской влюблённости. А она существует? Да ну, фигня какая. И зачем ему дальше сидеть за столом, анализируя собственные ощущения. Лучше отвалить в свою комнату, прийти в себя. Оттуда не получится пялится на след от взбитых сливок на губах, на пушистый завиток волос у виска, на изящную линию шеи и ямочку над ключицей, тогда в голове чуток прояснится. Или не чуток. Или…

Он остановился, услышав про такси и уверенное папино «уже отдохнул», и, даже на секунду не задумавшись, предложил:

– Да давайте, я отвезу. Ну а что? Я же могу.

Так они и оказались вдвоём в машине, катили по вечерним, подсвеченным электрическими огнями и оттого выглядевшими почти нарядно улицам. Дима посматривал на вычерченный навигатором маршрут и досадливо подмечал, как всё короче и короче становится красная линия.

– А, может, вам ещё куда заехать надо? – когда до пункта назначения осталось совсем немного, с надеждой поинтересовался он, но Алёна лишь озадаченно уточнила:

– Куда?

– В магазин, например. Я могу подвезти. Мне не трудно. И до дома потом.

– Спасибо, не надо, – она отрицательно качнула головой. – Я, как видишь, и без того с гостинцами, – и предъявила ему коробку с парой пирожных, которые папа вручил ей перед уходом. Из тех самых, купленных Димой к чаю.

– Вам понравилось?

– Что?

– Пирожное.

– Да, было вкусно, – сообщила Алёна, а вот в её ответе не прозвучало ничего, помимо элементарной вежливости.

Обидно. Немного. Ещё и оттого, что никак не придумывается повод отсрочить скорое расставание. Если б можно было просто ехать и ехать, без цели. Хотя глупо, конечно, бессмысленно. Лучше, если б куда-то. Только вот – куда?

Город у них такой – самый обычный, никаких примечательных мест, способных поразить открывающимся с них невероятным видом, который создал бы нужное настроение, который без слов рассказал бы о многом. Всё банально до скучного. Улицы, скверы, парки со стандартным набором развлечений. Набережная – хоть что-то. Чуть приподнятый над рекою берег, витая чугунная ограда, яркий свет трёхглавых под старину фонарей, далёкая перспектива, трепещущие блики на воде. И всё равно – банально.

– Здесь можно свернуть, – неожиданно прилетело со стороны Алёны.

– А? Ну… да!

Точно. А он чуть не проскочил мимо.

Свернули, проехали между домов по дороге, напоминающей произвольно нарисованную ломанную линию, ещё раз свернули, вкатили во двор.

– Можно прямо здесь остановить, – опять проговорила Алёна.

– Первый подъезд?

– Нет, следующий. Но я дойду.

Дима, конечно, проехал дальше, остановился ровно напротив входа. Алёна протянула руку к рычажку на двери.

– Спасибо, что довёз.

– Папа был бы лучше?

– В смысле? – она замерла, глянула с недоумением.