Ночные тайны - Ганс-Йозеф Ортайль Страница 16

Он сел, как раньше. Лизель накрыла стол для двоих, а потом, как в былое время, сказала «Благодарим тебя, Господи» и быстро перекрестилась. Хойкен давным-давно не обращался к Богу перед едой, но сейчас повторил все, что она делала, словно это было для него в порядке вещей. В этот момент было бы просто смешно строить из себя современного скептика и игнорировать старые порядки родного дома, которые Лизель олицетворяла как никто другой.

На мгновение они благоговейно замерли, затем Георг развернул на коленях плотную белую салфетку и принялся за суп. Еда была простой, но питательной, и каждый овощ имел свой собственный вкус, словно его готовили отдельно. Георг подробно рассказал, что произошло со старшим Хойкеном в отеле. При этом он старался не очень расстраивать Лизель, чтобы она точно представила себе весь ход событий. Вечером она сама поедет в больницу, чтобы отвезти необходимые отцу вещи.

— Ты не заметила, — спросил Георг в заключение, — были какие-нибудь признаки того, что отец плохо себя чувствовал?

— Нет, — ответила Лизель, — ни малейших, но не могу утверждать, что он чувствовал себя, как прежде. Ты же знаешь, это такой человек, который никогда не постареет. Я уже заметила, что он никогда не оглядывается, не говорит о прошлом и не отдыхает, как многие его ровесники, которые только вспоминают свою молодость. Для него есть только будущее, он полон планов, он чувствует и думает, как двадцатилетний юноша, который каждый день начинает жить по-новому.

— Да, верно, он именно такой.

— Однако он находится как раз в том возрасте, когда время бесценно. Я часто сижу здесь и смотрю на наш парк. Все эти деревья и кусты живут и старятся вместе с нами. Я восхищаюсь тем, что они — такие редкие и красивые — из года в год покрываются листьями, которые потом опадают, а весной на них появляются новые. То же самое прячется глубоко в нас. Иногда, когда я сижу здесь одна, я даже начинаю петь. Все это так переполняет меня, что я должна немедленно выплеснуть свою радость. «Никто не слышит тебя, — думаю я тогда, — можешь петь». Но даже если бы меня слышали, мне было бы все равно.

Хойкен не ответил. Сейчас он не хотел ни о чем говорить опрометчиво. «Может быть, эта старая женщина окажется в конце концов единственной, кто будет ухаживать за этим домом и парком, — думал он. — Мы заняты своими делами, кроме того, мы не так энергичны, как отец, мы только прыгаем вокруг и делаем вид, будто придумываем что-то новое. Ничто так не стимулирует работу, как шум, поднимаемый вокруг какой-нибудь новости. Еще до того, как новые книги выйдут из типографии и разойдутся, мы уже думаем о самых новых, утратив связь с предыдущими. Мы связаны с книгами не больше, чем эскиз для обложки или подходящий рекламный девиз». А отец? Он всегда верил в успех своего начинания, верил в свои иллюзии еще больше, и при этом речь шла не о материальной выгоде, а о том, что книга попадет, как он говорил, на пульс времени. Вероятно, отец не мог больше выносить этот дом. Несовременный и молчаливый, он подавлял старика, которому был необходим приток новой и злободневной информации.

— Что ты думаешь о происшедшем, Лизель? Почему он ночевал в отеле? — спросил Хойкен, хотя понимал, что это раскроет ту пропасть, которая лежала между ним и отцом, — он ничего не знал об этих ночах и даже представить себе не мог, что это знали многие.

— Я тоже не знаю, что можно думать, Георг, хотя он не делал из этого тайны. Это началось около двух лет назад. У него была назначена встреча с господином Файлем, а он не хотел принимать его здесь, на вилле. Они встретились в отеле «Соборный», чтобы поужинать. Разговор предстоял долгий, и он решил снять номер. Там ему понравилось, он не любит этот дом, потому что здесь тихо. Отцу нужно было хотя бы немного развеяться, господин Файль помогал ему вносить это разнообразие в его жизнь.

— Файль? Петер Файль заботился о разнообразии его жизни?

— Да. Если хочешь больше об этом узнать, спроси у него. Он все устраивал, билеты в филармонию и тому подобное. Он часто звонил сюда и потом заезжал, чтобы организовать то одно, то другое. Напитки, сигары, а кроме того, акты и другие документы, — твой отец иногда работал там и, по-видимому, встречался с разными людьми. Конечно, я не знаю точно, иногда он случайно называл имя… Например, его агент, ты ее знаешь, я имею в виду ту, которая носит невообразимо короткие юбки и черные чулки в сеточку, как же ее?..

— Ты имеешь в виду Лину Эккель?

— Да, точно. Я уверена, отец часто встречался с ней. Она должна была рассказать ему о Нью-Йорке. Ничего не злит господина Хойкена больше, чем мысль, что в его возрасте он уже не может летать в Нью-Йорк. Нашими лучшими авторами всегда были американцы, так он часто говорил. Ты же знаешь его слабость: со старыми авторами-американцами он может пить, разговаривать и отключаться от всех проблем, только раздражается, когда его спрашивают, каким он видит будущее концерна и издательства. Господин Хойкен очень не любит, да и вообще не хочет говорить об этом ни с кем, только со мной. Мне он часто рассказывал о своих планах, когда мы с ним ели здесь суп или ужинали. Он любил есть на кухне что-нибудь простое и здоровое. Кулинарные изыски он предпочитал в выходные, во время своих тайных ночных отлучек.

Хойкен слушал Лизель как зачарованный. В его голове не укладывалось то, что отец, уже пожилой мужчина, по ночам встречался с какими-то людьми. Георга беспокоил бесконечный оптимизм, который скрывался за этим, потому что он сам в свои пятьдесят два жил так, словно для него все удивительное уже закончилось. Он взял большую суповую ложку и попросил еще тарелку супа. Эти ночные тайны, как их называла Лизель, таили в себе какой-то волшебный соблазн, какой-то дерзкий вызов. Вероятно, они придавали отцу жизненных сил, потому что именно в эти последние два года он был полон энтузиазма и желания жить. Без сомнения, именно хорошее самочувствие и было причиной того, что отец так редко заводил разговор о будущем. Но теперь об этом нужно было говорить, и Лизель понимала это. Хойкена разбирало любопытство. Это было почти физическое чувство — словно колючий пуловер под рубашкой, — которое заставляло Георга вертеться на стуле.

Какое-то время он машинально подносил ложку ко рту, размышляя, что Лизель могла воспринять его заинтересованность слишком прямо. Ему стало легче, когда он заметил, что женщина продолжает говорить:

— Мое отношение, Георг, могу тебе сказать прямо, было всегда ясным, ясным и недвусмысленным. Я всякий раз говорила твоему отцу, что концерн должен перейти старшему сыну, старшему — и точка! Урсула отпадает сразу, в этом мы с ним были единодушны, но сейчас я заявляю это категорически, потому что должна сказать правду. Это не означает, что твоя сестра мне не нравится, она мне и всем нам очень нравится, и твой отец, может быть, привязан к ней больше всего, но такая тяжелая работа ей не по плечу. Она просто сидела бы в своем кабинете в башне концерна и целые дни напролет читала бы прекрасные стихи одного кавказского поэта, которые опубликовала когда-то в трех томах. А Кристоф? Кристоф, я всегда говорила, еще не повзрослел. И как знать, не растратит ли он половину имущества на свои спекуляции с бестселлерами, если возглавит бизнес. Он унаследовал слишком много целеустремленности и смелости твоего отца и слишком мало его мудрости и коммерческой смекалки. У тебя, напротив, эта смекалка есть. Возможно, тебе не хватает настойчивости и смелости. Плохо, что ты никогда не сталкивался с трудностями и, как и твои брат и сестра, был так избалован, что даже не представляешь себе, как сложна жизнь других людей. Ваш отец умел поставить себя на место другого человека, правда, ненадолго, да и терпения у него не хватало, но он разбирался в людях, и это уберегло его от многих ошибок. Ну а ты? Знаешь ли ты людей? Можешь ли ты возглавить правление и вместе с тем внушить всем своим сотрудникам чувство, что ты их понимаешь, а при необходимости даже поддержишь?