Вторая молодость любви - Нелли Осипова Страница 16

— Что, увели твоего чичисбея? — смеясь, спросил отец.

— Пап, ну сколько можно говорить — никакой он не мой, и никто его не уводил, сам пошел.

— Хорошо, хорошо, я просто пошутил. Главное, чтобы он не забыл про завтрашний экзамен, — примирительно сказал Митя.

Лиля с Алексеем втиснулись в троллейбус вместе с небольшой компанией студентов. Ехали весело, шумно, вызывая возмущение и раздражение пассажиров. Потом так же кучей ввалились в магазин, накупили спиртного, сыра, колбасы и хлеба. В общежитии все быстро перемешались — кто сдавал экзамен, кто болел за коллег, с какого кто курса — уже не разобрать, началось всеобщее веселье, и веселье было — питие.

Леха вскоре оказался в одиночестве: при всем интересе к нему Лиля немедленно вовлеклась в общий профессиональный разговор, так называемый разбор полетов, где все говорили одновременно, горячо, азартно, и эмоциональная сторона преобладала над трезвым анализом.

К нему подсела смазливая девица, которую портили только оттопыренные уши. Удивительно, что она даже не стремилась прикрыть их волосами. Леха не видел ее на экзамене. «Наверное, с другого курса», — подумал он.

Лилька, только что страстно увлеченная спором и не обращавшая ни малейшего внимания на Леху, вдруг оказалась рядом. Девицу как ветром сдуло.

— Если станешь ухаживать за Чебурашкой, тебя примут за крокодила Гену, — то ли в шутку, то ли всерьез бросила она.

— Чебурашка — это избито, банально и трачено народным юмором, — заметил бывалый кавээнщик. — Гораздо выразительнее — «перпендикулярчик».

— Почему «перпендикулярчик»? — удивилась Лиля.

— Потом что у нее уши перпендикулярны к os temporale ^[2].

— К чему, к чему? — не поняла Лилька.

— К височной кости, — серьезно пояснил Леха.

Лилька приставила ладонь к Лехиному виску и пошевелила пальцами.

— Ой, точно, «перпендикулярчик». Как это никто до сих пор не догадался?

— Ну вот я же догадался, — с нарочитой гордостью выпятил грудь Леха.

Кто-то включил музыку. Начались танцы. «Перпендикулярчик» оказалась в центре танцующих и двигалась, кружилась, скакала совершенно восхитительно! Класс! Супер! Даже торчащие уши придавали ей своеобразное очарование.

Леха с удивлением и восхищением наблюдал за танцем, если только это можно было назвать танцем — скорее коллективное одиночество, когда все — партнеры, но нет партнера.

Лиля хотела присоединиться к ребятам, но поскольку Леха отказался танцевать, она наклонилась к нему, шепнула на ухо:

— А давай уйдем отсюда.

— Давай, — сразу согласился он, поднялся с продавленного кресла, и они вышли из комнаты. Он пошел провожать ее.

Лилька жила с матерью в двухкомнатной квартире старого дома, построенного в тридцатые годы на задворках еще более старой фабрики, когда-то чьей-то собственности, позже экспроприированной и национализированной. Прежде здесь жили работники фабрики, потом дом стал ведомственным, а нынче перешел в муниципальную собственность. Вопрос о сносе или капитальном ремонте дома вот уже пятнадцать лет решался, но так и не решился — отложили на будущее. Будущее, как известно, безразмерно, все туда можно впихнуть, отправить и ждать, ждать, ждать… Чего? А светлого будущего.

И жильцы ждали, ну, те, кто не успел помереть. Многие разъехались, кто женился или вышел замуж, кто приобрел в собственность новую квартиру, а кто и покинул родину в поисках новой, лучшей доли. Но никто не выписывался из своих квартир, их сдавали приезжим или просто запирали, «консервировали», как говорила Лилькина мать, до лучших времен, то бишь до самого что ни на есть светлого будущего.

Родители Лили расстались давно, когда она еще училась в третьем классе. Отца она видела не чаще двух раз в год, когда он приезжал в Москву в командировку «выбивать запчасти». Вскоре переселился в Крым, в маленький поселок, где жил с новой семьей, работал автомехаником, присылал небольшие деньги, а через несколько лет после развода тихо скончался на пляже. Все думали, что он просто лежит, загорает, а вечером его обнаружила там жена. Она и написала о случившемся в Москву.

Лиля не просто дружила с Танькой, но привязалась к Александре Михайловне и Дмитрию Андреевичу, как к родным людям. Здесь она часто бывала после школьных занятий, здесь она «образовывалась», слушая беседы и высказывания Ореховых, брала книжки, много читала, делилась впечатлениями, словно губка впитывала каждую мелочь быта, речи, оценок фильмов, спектаклей, манеру взаимоотношений в семье. Таньку она любила искренне, доверяла ей во всем и сама пользовалась ее безграничным доверием.

Мать, инженер-электрик, выбиваясь из сил, сумела защитить кандидатскую в своем НИИ, но после распада, или, как она называла этот процесс, расчленения, страны диссертация оказалась никому не нужна, институт, где она работала, не вписался в рыночную экономику и тихо умирал, существуя в основном на деньги от сдаваемых в аренду помещений.

Лилина мама огляделась по сторонам и ринулась, как многие представители технической интеллигенции, в «челноки». Погрубела, стала языкастой, решительной, нахрапистой — иначе нельзя. Появились деньги, но вместе с тем и трещина в отношениях с дочерью. Лилю тянуло к семье подруги, к милым, мягким, дружным Ореховым, где Александра Михайловна всегда выслушает, а Дмитрий Андреевич обязательно пошутит или прочитает стихи и будет хитро улыбаться, предоставляя возможность догадываться, его ли это вирши или какого-нибудь поэта.

Поднимаясь к себе на третий этаж — в старом доме лифта не было, — Лиля не думала, как это может сказаться на ее отношениях с Танькой. Она искоса поглядывала на Леху, а тот мерно переступал своими длинными ногами сразу через одну-две ступеньки, нарушая согласный ритм шагов и, казалось, ни о чем не думал. Лиля даже рассердилась на него: она ведет его к себе домой, где нет мамы, которая сейчас скупает в Китае всякий ширпотреб, а он… Потом подумала: он же не знает, что мамы нет дома, что и отца в помине не существует, он вообще ничего не знает, дуралей длинноносый, не знает, что она два года бешено ревнует его к Таньке, а сегодня вдобавок приревновала еще и к «перпендикулярчику», что еще в прошлом году назло ему и самой себе закрутила роман со смазливым однокурсником, и внезапная близость после вечерней затянувшейся репетиции открыла ей мир чувственных наслаждений, но не излечила от безнадежной любви к Лехе…

И вот она ведет его к себе, в ней подрагивает каждая жилочка, безумно колотится сердце, а этот баран кучерявый шагает себе через ступеньки и ни о чем не догадывается, ни капельки не волнуется и, может быть, даже думает в этот момент о Таньке.

Леха не думал о Таньке.

Он просто пытался разобраться в себе — почему, проводив Лильку до дома, он так бездумно ответил согласием на ее предложение подняться в квартиру, посидеть, попить кофейку. В голову приходил только один ответ — ему так хотелось.