Я не боюсь летать - Эрика Джонг Страница 16

ПОЕЗД 8.29 НА ФРАНКФУРТЕвропа – пыльный бархат,вагоны первого классас первоклассной пылью.А проводникпохож на розовогомарципанового поросенка,вон он гусиным шажкомидет по коридору.FRÄULEIN!Он произносит это с четырьмя умляутами,и его красный, лакированной кожиремень через плечо щелкает,как резинка рогатки.А фуражка тянется все выше и выше,как папская корона,упирающаяся в небеса, чтобы заявитьоб абсолютном авторитете,божественном правепроводников Bundesbahn’а ^[66].FRÄULEIN!E pericoloso sporgersi ^[67].Nicht hinauslehnen ^[68].Il est dangereux… ^[69] —повторяют колеса.Но я не так глуха.Я знаю, где кончаются пути,и поезд продолжает катитьсяв тишину.Я знаю, станцияникак не обозначена.Волосы у меня арийские —не придерешься.Мое имя – эрика ^[70].Мой паспорт – глазасинее баварских небес.Но он видитзвезду Давидав моем пупке.Стук. Скрежет.Я ношу еедля последнего стриптиза.FRÄULEIN!Кто-то толкает меня, и я просыпаюсь.Моя трусливая рукачуть ли не салютуетэтому сверкающемукарлику в форме.Schönes Wetter heute ^[71],говорит он,киваяв сторону неясно видимых фермза окном.Он с хрустомкомпостирует мой билет, потомего заплывшее лицо улыбаетсяв солнечном свете, который вдругпроливается, нежен,как куриный бульон.

До Гейдельберга я особо и не чувствовала себя еврейкой. Нет, кой-какие воспоминания на этот счет у меня все же были: моя бабушка намыливает мне руки, приговаривая, что смывает «фрицев» (так она называет микробов). Моя сестра Ранди устраивает игру, которая называется «Побег от немцев», – мы надеваем самую теплую одежду, усаживаем маленькую Хлою в детскую колясочку, готовим сэндвичи с яблочным джемом и поедаем их в пахучих глубинах бельевого чулана, надеясь, что наших припасов хватит нам до конца войны, когда появятся союзники. Есть и еще какое-то смутное воспоминание – моя лучшая подружка англиканка Джилиан Баткок (в возрасте пяти лет) говорит, что не пошла бы мыться со мной в ванну, потому что я еврейка, а евреи «всегда писают в ванну». Но в остальном мое детство прошло довольно безоблачно.

У моих родителей друзья были всех цветов, религий и рас, как и у меня. Я, наверное, выучила выражение «семья народов» еще до того, как перестала писаться в штанишки. И хотя в доме иногда говорили на идише, пользовались им, казалось, как неким шифром, только для того чтобы не все доверять ушам горничной. Иногда на идише говорили, чтобы обмануть детей, но мы с нашим превосходным детским чутьем если и не всегда понимали слова, то прекрасно улавливали смысл. В результате мы практически не знали идиша. Я должна была прочесть «Прощай, Колумб» ^[72], чтобы узнать слово «штарке» ^[73], и «Волшебный бочонок» ^[74], чтобы услышать о газете «Форвард» ^[75]. Мне было четырнадцать, когда я впервые оказалась на бар-мицве ^[76] кузена из Спринг-Вэлли, штат Нью-Йорк, моя мать тогда осталась дома из-за головной боли. Мой дед был бывшим марксистом, считавшим, что религия – опиум для народа, он запрещал моей бабушке всякие «религиозные глупости», а потом обвинял меня, когда на девятом сентиментальном десятке впал в сионизм, в том, что я «проклятая антисемитка». Я, конечно, не была антисемиткой. Просто не чувствовала себя еврейкой, а потому не могла понять, какого рожна он вдруг заговорил как Хаим Вейсман ^[77]. Моя юность в Потогонном рабочем лагере ^[78], в Высшей школе музыки и искусств и в качестве практиканта-вожатого при Фонде «На свежий воздух» от газеты «Геральд трибьюн» ^[79] прошла в те безоблачные дни, когда старостой в старших классах неизменно избирался черный, а ярким знаком социального статуса было наличие друзей и пассий, представляющих разные расы. Не то чтобы я даже в те времена не отдавала себе отчет в лицемерии этой дискриминации наоборот, но все же внесла свой честный и искренний вклад в интеграцию. Я считала себя интернационалистом, социалистом-фабианцем, другом всего человечества, гуманистом. Меня коробило, когда я слышала невежественных еврейских шовинистов, которые говорили, что вот, мол, Маркс, Фрейд, Эйнштейн – сплошь евреи, еврейские гены и мозги превосходят все другие. Мне было ясно: если ты считаешь себя выше других, то это явное свидетельство того, что на самом деле ты ниже, а если считаешь себя выдающимся, то на самом деле ты наверняка заурядность.