Ледяная королева - Элис Хоффман Страница 16

Я пыталась дать определение своему тогдашнему состоянию. Я приняла решение не ездить в апельсиновую рощу, но едва закрывала глаза, как перед ними всплывала дорожная карта. Сидя с тарелкой салата в университетском кафетерии, куда мы с Ренни стали частенько захаживать вместе на ланч, я чувствовала привкус апельсина, того самого, сладкого, с красноватой корочкой, который показался мне похожим на шарик льда. Губы у меня сами собой сжимались. Сердце начинало учащенно биться. Я вспоминала своих одноклассниц, одержимых любовью, и впервые испытывала к ним какое-то подобие сочувствия. Одноклассницы были дурами. И я стала дурой. По ночам мне снились дурные сны: змеи, приставные лестницы, лошадиные головы, выставленные на городской стене. В грозу я становилась у окна и начинала искать глазами молнию. Чуть дальше меня по улице жили студенты музыкального колледжа, и по вечерам, когда у них шла репетиция, я слушала гобой, от которого плакала, и фортепиано, от которого затыкала уши. Кажется, я начинала что-то чувствовать, пусть самую малость. Самую каплю. В том-то и было дело. Я до такой степени не разбиралась в чувствах, что даже не поняла, почему не могу спать, не могу есть, почему мои мысли неизменно возвращаются к Лазарусу Джоунсу.

Поскольку про любовь я не думала, то решила, что это у меня навязчивое состояние. Мания. Некая эмоция, которую требуется обуздать, изъять, заменить другими, более серьезными и менее травматичными, и вышвырнуть на помойку. Я вернулась к работе, то есть проводила в библиотеке по нескольку часов в день. Но и там моя склонность к навязчивым идеям находила выход. Я только делала вид, будто увлечена делом: вносила в компьютер данные, вытирала пыль с полок, расставляла книги, а на самом деле шпионила и подглядывала, выясняла, кто что читает, из какого-то малопристойного, вдруг проклюнувшегося любопытства. Я была отвратительна. Я лезла в чужую жизнь, в чужую душу. Началось с читательской карточки брата, а потом я никак не могла остановиться. Вполне в своем духе — совершила ошибку, а потом не исправила, а, наоборот, так и шпарила вперед.

Я узнала, что любит читать приходящая ко мне врач по лечебной физкультуре: толстые романы в духе девятнадцатого века, где проблемы никогда не решались с помощью гимнастики и диеты. Знала, что Мэтт Эйкс, владелец хозяйственного магазина, берет главным образом биографии искателей приключений, иначе говоря, тех людей, которые знать не знали, что такое оседлая, безопасная жизнь. Дочь доктора Уаймена, приехав на каникулы из Новой Англии, где заканчивала частную школу, взяла Д.Г. Лоуренса. Обитатели нашего орлонского дома престарелых чаще всего брали рекламные брошюры с описанием путешествий по странам, куда они наверняка уже больше не съездят: в Египет, Париж, Венецию, Мексику. Мой почтальон увлекался поэзией — и мне стало понятно, почему вся та корреспонденция, какую я редко, но получала, всегда была измята или в пятнах. Повар из закусочной, где омлет был ужасный, а пироги еще хуже, читал у нас Кафку в оригинале.

Если бы Фрэнсис Йорк тогда поняла, чем я занимаюсь, она выгнала бы меня с работы в ту же минуту. Книги, которые человек выбирает, рассказывают о нем столько, что нашу рукописную картотеку Фрэнсис называла сокровищницей человеческих тайн, где каждая карточка служила путеводителем по чужим сердцам. Я знала, как Фрэнсис относится к нашей работе. С ее точки зрения, нашей главной задачей было не фиксировать, какими книгами интересуются наши читатели, а исподволь направлять их интересы. Я уважала Фрэнсис, мне она нравилась, и я боялась, что если она узнает, какая я на самом деле, то сразу и прогонит. Дело было даже не в том, что я стала лезть куда не следует, а в той ядовитой отраве, которая меня на это толкала. Разве можно чувствовать себя спокойно в обществе человека, который знает все про мышьяк так же, как она про классификацию Дьюи [10]? В обществе одержимой смертью воровки, не умеющей отличать хорошее от плохого и белое от красного? Хорошо хоть, теперь у меня была Пегги, помогавшая разбираться с одеждой, и можно было надеть на работу поверх черной юбки белую блузку и не бояться, что она красная. Но и в этих блузках, застегнутых на все пуговки, в скромных юбках ниже колен, в удобных туфлях я все равно была собой.

На мое счастье, Фрэнсис ни о чем таком не подозревала. С ее точки зрения, я была образцовой сотрудницей: всегда вежливая, я никогда не отказывалась развезти книги тем из наших абонентов, кто оказался в больнице или по старости или болезни вынужден был сидеть дома. Раз в неделю я отправлялась в дом престарелых с коробкой, где лежали брошюры о путешествиях. Никто даже не догадывался, что я не достойна доверия. Никому в голову не приходило. Наверное, одни только мамаши из детской группы что-то такое подозревали, но они не считались. Я старалась больше не иметь дел с детской группой. Стишки, картинки, большие надежды — мне от всего этого становилось не по себе. К тому же детям всегда что-нибудь нужно: то они просятся в уборную, то хотят пить, то требуют выдать продолжение полюбившейся книжки, которого вообще не существует.

Стеллажи с детской литературой располагались возле большого окна, и когда светило солнце, то было видно, какие у нас пыльные полки. Пыль лежала комьями. Однажды утром я пришла на работу с губкой и шваброй. День был будний, уроки в школах только начались, так что какое-то время я могла наслаждаться одиночеством.

Я взялась за уборку и случайно наткнулась на тот самый томик братьев Гримм, который брал мой брат. Если же это была не случайность и я раньше краем глаза заметила его, то мой мозг скрыл от меня эту информацию, мгновенно определив ее туда, куда у меня не было доступа. Так или иначе, в какой-то момент я вдруг повернулась и увидела, что одна книга стоит не как положено. Я взяла ее в руки, и оказалось, что это тот самый том. Он был старый, с серебряным тиснением на обложке. Страницы пахли влагой, и когда я, открыв, поднесла их поближе к глазам, то чихнула от этого запаха. На глаза навернулись слезы. Ну и что? Я же случайно взяла ее в руки. Случайно села на пол возле полок и сидела там, скрестив ноги, перелистывая страницы одним пальцем.

Одну сказку читали явно чаще других — возможно, это делал мой брат, — и края этих страниц разлохматились, в одном или двух местах красовалось кофейное пятно. Сказка называлась «Смерть в кумовьях», и ее я тоже в детстве не любила и всегда пропускала. Там Смерть приходит в образе женщины, которая становится в ногах у постели больного, и тогда больной умирает. Добрый лекарь, главный герой этой сказки, придумал одну хитрость — чтобы обмануть гостью по имени Смерть, он переложил заболевшего короля, и ноги того оказались у изголовья. У братьев Гримм сказки бывают то логичные, то не очень, а у героев логика всегда своя и вообще неизвестно какая. В особенности у тех, кого принято считать рациональными. Как, например, лекаря.

Смерть разозлилась и пообещала в следующий раз забрать лекаря, если он снова ее обманет. Но лекарь, который был ученым до мозга костей и верил в правильный порядок вещей, не мог принять такие правила игры. Он твердо знал, что единственный выход — изменить направление движения. И этим он спас дочь короля, которую полюбил, но Смерть в отместку забрала его самого. Вот и все. Никаких объяснений, один только финальный акт. Жизнь за жизнь.