Всем сестрам по серьгам - Инна Туголукова Страница 16

— Ну и погодка! Холодрыга, как на Северном полюсе!

Алена забралась в кресло, зябко кутаясь в большую белую шаль, раскрыла книгу. Кошка Фиса тут же прыгнула следом, потолкалась, отвоевывая себе пространство, и плюхнулась рядом, прижалась теплым боком. Алена запустила пальцы в мягкую шерстку, и Фиса звонко и уютно заурчала.

Дети спали, Валя шила, низко склонившись над машинкой, и Алена видела ее профиль, высвеченный боковым, направленным на работу светом. Очки, съехавшие на кончик носа, заправленная за ухо седая прядь. Вот уже и краситься она перестала. А когда ей? Бедная, бедная мама. Откуда только силы берутся? Жила бы себе, забот не знала — дочки выросли, много ли ей надо? Так вот нет же — тащит на себе двоих внуков, да еще Наташка тянет последнее.

Валя, почувствовав ее взгляд, подняла голову, улыбнулась.

— Ложись, дочка, поздно уже… — И вновь склонилась над работой.

У ног матери тугим клубком свернулся Фунтик, прикрыв нос толстой лапой и пристроив на стоптанную Валину тапку тяжелую лохматую башку.

Сколько Алена себя помнила, в их доме всегда были животные — собака и кошка, неизменные Фунтик и Фиса, и никто никогда не пытался нарушить эту традицию. Одни старились и умирали, и на их место сразу приходили другие. Именно приходили, в буквальном смысле этого слова: будто почуяв, что свято место свободно, к дому прибивалась очередная беспородная живность.

— Я, знаешь, сегодня кого встретила? — нарушила молчание Валя. — Надю Корнилову. Помнишь ее?

— В ателье с тобой работала? Такая яркая блондинка с голубыми глазами? — оторвалась от книги Алена.

— Зацепились с ней языками, больше часа простояли на самом юру. Есть ведь люди — посмотришь на них, послушаешь, и будто воды святой напился.

— Чем же она тебя так воодушевила?

— Сама не знаю. Вот поговорила со мной, ушла, а свет в душе оставила. Ей тетка дом в Родниках завещана, так она квартиру дочке отдала, а сама теперь там живет, в Москву только в гости приезжает да за пенсией.

— А где это — Родники? Слово какое хорошее…

— Где-то в Ивановской области.

— Видно, там родников много.

— Она мне рассказывала, там деревня есть, Борис-Глеб называется. По преданию, на этом месте когда-то нашли икону, поставили часовенку на берегу речки, и забил оттуда родник. Вода из него не портится. За ней со всей округи народ приезжает. А Надя там, оказывается, родилась и выросла, так что не на пустое место поехала. Да она всегда отчаянная была, Надя. Помню, еще мы работали вместе, они с мужем на какую-то речку Ухтохму отдыхать ездили. И сколько лет прошло с тех пор, а не забыла я ее рассказы. Речка маленькая, ледяная. Ловили рыбу, купались, загорали. Палатка, спальные мешки, лодка резиновая, надувная. Суп на костре варили. Эрдель у них был Икар, а из соседней деревни прибегала к ним маленькая собачка-девочка. И когда они уезжали, собачка долго бежала следом.

— Ну, ты, мам, даешь! Такие подробности, — засмеялась Алена.

— Она у нас лучшая закройщица была, активистка, член райкома партии, в хоре пела, читала много, журналы разные выписывала. А какие она нам экскурсии устраивала! Весь Союз мы с ее подачи объездили. Потом ателье наше гикнулось, муж у нее умер, за ним тетка, дочка Света замуж вышла, родила внучку Лидочку — своя жизнь. Вот тут она и решила вернуться к истокам. Уж я, казалось бы, развела натуральное хозяйство, а она и меня переплюнула. И так рассказывает, как будто не тяжкий это труд, а светлый праздник!

— Да ты и сама такая.

— А она-то! Ты только подумай! Завела себе овцу Муську, а та возьми да и принеси трех ярочек — Агашку, Аришку и Акульку. Потом появилась корова Зорька с теленком, поросята, кролики. Это городская-то женщина! Ложилась в двенадцать, вставала в четыре, гнала свое стадо на пастбище через лес. «Иду, — говорит, — песни пою, душа радуется! Солнце встает, птицы щебечут, воздух свежий, аромат, а на голове накомарник!» И хохочет!

Сажала все подряд, только что арбузы не выращивала. Косить научилась, хлева для скотины строить, единственный транспорт — велосипед.

И вот, представляешь: «Я, — говорит, — только сейчас по-настоящему жить начала, каждый день — праздник». Осталось у нее в Родниках шесть подружек-одноклассниц. Даже запомнила, как их зовут: Нина, Эля, Таня, Лиля, Оля и Люся.

— Да как же это ты не забыла? — подивилась Алена.

— Ты слушай, слушай! Все женщины одинокие, кроме Эли. Летом каждые выходные собираются, парятся в бане, потом трапезничают. А стряпают по очереди, и у каждой есть свое фирменное блюдо. У Эли муж рыбак, она готовит шикарную уху и судака как-то по-особенному. Другая печет пироги, третья блинчики фарширует и голубцы, еще одна борщи необыкновенные варит. Кто-то курник делает и пиццу, еще кто-то ватрушки. А одна у них мастерица по салатам, совершенно особенным, уникальным, а больше всего ей фасолевый удается.

Вот, значит, потрапезничают они и песни петь начинают. Приехала как-то дочка, послушала и подарила ей гармошку детскую. И так она на этой гармошке наяривала, что уж брат потом привез ей настоящую гармонь, двухрядку. Еле нашел, в комиссионке купил — вот какой это нынче дефицит. Так ее, представляешь, даже в соседние деревни приглашают поиграть в клубе для старушек.

И вот на этом увлечении родилась у нее новая страсть, стала она песни коллекционировать, от старинных, какие еще бабушка пела (хочется ей, чтобы не умерли эти песни, чтоб узнали их люди), до лирических современных. Ансамбль организовала. Собрала полторы тысячи частушек! И матерных, всяких. Но ведь частушка, она, как песня — слова не выкинешь. Спела мне одну, последнюю. Ну, скажу я тебе!..

— Ну-ка, давай!

— Не могу! Уж больно хулиганская.

— Сама же говоришь — слова не выкинешь. Ну, ты как-нибудь закамуфлируй.

— Да какая из меня певица!

— А ты речитативом.

— Ну ладно, слушай. Вот эта частушка:

Полюбила парня я,