Секс с экс - Адель Паркс Страница 16

– В основном несчастные замухрышки. Но им, по-моему, все равно, как они выглядят – им не терпится попасть на шоу.

Их-то мне и надо. Кто-то выкрикнул: «Леди и джентльмены, выборочная проверка». Никто не имеет понятия, что это значит, но это производит нужный эффект, и кандидаты растерянно суетятся. Ну еще бы. Это все так увлекательно. Толпу требуется настроить должным образом. Непрерывно гудит сирена полицейской машины, но полиция не обращает внимания на все усиливающиеся крики. Директор, длинноволосый и по случаю премьеры раздувшийся от важности, профессионально раздражительный продюсер и режиссер, усталый и измученный, стоят в углу и горячо обсуждают какой-то технический вопрос. Помощница режиссера носится по павильону так, будто от этого зависит ее жизнь. А операторы в черном, в мешковатых военных штанах и шортах от Теда Бэйкера, «Кэтс» и «Донны Каран», стараются казаться равнодушными. Декорации хрупкие, но красивые. Задник испещрен большими красными сердцами. На первый взгляд это смотрится романтично, но в жестком телевизионном свете они выглядят довольно зловеще, так, что на ум приходит операция на открытом сердце. В середине сцены удобные диванчики, чтобы место казни было хорошо видно всем.

– А этот откуда? – справляюсь я о группе разогрева. Их комик, толстяк-северянин, нарезает по сцене круги, как Шумахер. Он похож на бабу, и на его призывы «Безумствуйте, бушуйте!» из аудитории доносится лишь несколько смущенных смешков.

– У него хорошо это получалось со зрителями «Родового проклятия», – недоумевает Фи.

Он выдает несколько грязных шуток, и сам над ними смеется.

– О чем ты думала? Я же говорила, что мне нужно высококлассное шоу. Какую часть слова «высококлассный» ты не поняла? – набрасываюсь я на нее. И тут же звучит:

– Тридцать секунд до эфира.

– Ты велела мне работать над деталями, – защищается она. Но сейчас я не настроена это обсуждать.

– Фи, чтобы на следующей неделе его здесь не было. – Голос у меня в наушниках произносит «Двадцать секунд». Я снова настраиваюсь на толстяка.

– Сегодня у нас шоу в прямом эфире, так что если вы сидите рядом с любовницей, то отодвиньтесь. – Публика все же начинает глупо улыбаться. «Десять секунд».

– Фи, ты не видела, кто-нибудь отодвинулся? Я прикидываю насчет потенциальных адюльтеров. – «Восемь, семь, шесть». Мы напряженно ждем.

– Встречайте Кэти Хант, ведущую сегодняшнего шоу. – Зрители начинают бухшо аплодировать в надежде, что их лицо на долю секунды мелькнет на телеэкране. Толстяк пытается покружить Кэти, чтобы показать, что ему не зря платят. Кэти не дала бы покружить себя даже Робби Уильямсу. Она бросает на толстяка испепеляющий взгляд. Я чувствую облегчение – она по крайней мере понимает, что это будет за шоу.

– Три, два, один – мы в эфире. – Передвижная камера величественно скользит по аудитории и декорациям. Она напоминает мне о том, чем мы здесь занимаемся. Наверное, Фи тоже об этом думает, я замечаю, что она пишет на руке фломастером слово «позор». Появление камер действует на публику возбуждающе. Все заметно оживились, стараются лучше выглядеть, распрямить спину, чтобы казаться на несколько дюймов выше, и широко улыбаются.

– Добрый день и добро пожаловать на премьеру шоу «Секс с экс». – Режиссер показывает, что нужно еще похлопать, и зрители начинают громче аплодировать. Кэти смотрит в камеру и улыбается.

– Ты пахнешь так же, как раньше.

– Пахну? Чем я пахну? – недовольно спрашивает он. Он всегда был чистоплотным, а сегодня тем более.

– Моей юностью – улыбается она.

Она придвигается к нему ближе, чтобы снова вдохнуть его запах. И замечает, что он дрожит. И она сама тоже. Он немного поворачивается и смотрит ей в глаза, заглядывая прямо в душу. Ей снова, шестнадцать. А ему, значит, восемнадцать. Они опять вместе возле родительского дома. Неважно, какое сейчас время года, ей тепло и спокойно. Сейчас ночь, уже очень поздно. Ее родители требуют соблюдать режим, и она возвращается домой к одиннадцати, но сегодня вернется поздно. Уже за полночь, а они все еще сидят на ступеньках. И не могут войти, потому что мать сидит и ждет ее, накинув халат. Матери захочется узнать, какой фильм они смотрели, потом она сварит кофе и начнет их расспрашивать. Но им не хочется ни с кем разговаривать. Они общаются только друг с другом.

Точнее, общались, потому что ей уже не шестнадцать, а двадцать шесть, и она не на пороге родительского дома в Кройдоне. Она встретила Деклана у магазина для новобрачных «Все для свадьбы».

– Какая большая коробка, – говорит он, и оба улыбаются. И она чувствует жар внизу живота.

– Да. – Она колеблется. Естественнее всего – сказать «это мое подвенечное платье», но Эбби этого не говорит. Она говорит:

– Сколько лет, сколько зим.

– Да. Десять лет… – Он делает паузу и прибавляет: – …и четыре месяца, две недели и примерно восемь дней.

Восхищенная и удивленная Эбби краснеет и оглядывается. Она не знает, зачем. Но оттого, что рядом нет никого из знакомых, ей легче.

– Что-то не верится, что ты считал дни.

– Ты меня поймала. Я не считал. Про месяцы и дни я сейчас придумал. – И они смеются. Он всегда ее смешил.

– Хочешь выпить? – А почему бы и нет? Ну что такого, если она с ним выпьет? Она ничего не планировала, собиралась провести вечер дома с маской на лице. Лоуренса сегодня не будет, у него тренировка по регби.

Они идут в ближайший бар. Ей приятно, что он так внимателен, и вообще он хорошо это придумал. Она открывает дверь, и из шумной и тесной полутьмы на них веет дымом и запахом спирта. Деньги и свобода – вот два самых сильнодействующих афродизиака. В баре полно народу. Нарядные люди лезут к стойке, а потом друг к другу в душу и постель. Костюмы от Армани, а кровать застелена бельем из египетского хлопка. Эбби любит бары, где полно привлекательных и высокомерных журналистов и телевизионщиков, чей доход соответствует их свободному образу жизни. Она уже сто лет не была в таком баре. В таком же баре она встретила Лоуренса. Но эти прибежища разврата им были не нужны, даже когда они уже долго жили вместе. Грешить удобнее на его диване.

Музыка пульсирует в голове у Эбби и Деклана, в ее трусиках и его члене. Во всем виновата музыка. Здесь никто не танцует, это ведь бар, а не клуб. И все же открытое пространство искусно состаренного деревянного пола манит Эбби, но она слишком застенчива, чтобы решиться. Кроме того, с ней эта огромная коробка с подвенечным платьем и фатой длиной шесть футов. Куда она ее денет? О чем она только думает? Принести свое платье в прокуренный бар. Она замечает, что ее ноги приплясывают сами по себе. Она хочет танцевать, прыгать, вертеться. Неожиданно она понимает природу стриптиза. Музыка подобна сексу. Она стучит и вибрирует, и поглощает тебя, и наполняет, и совершенно освобождает. Эбби предпочитает заниматься любовью под музыку, а не в тишине. Она создает нужное настроение. Она может быть быстрой и неистовой или медленной и соблазнительной. Эбби встряхивает головой. О чем она думает? О сексе, вот о чем. Почему она думает о сексе? Ведь сейчас она не со своим женихом, а с Декланом. И не должна думать о сексе.