Гори, венчальная свеча! - Елена Арсеньева Страница 16

Шло время. Леонтий забросил все свои дела и всякий деньнаезжал из Василя в Татьянину избушку, ибо уже не в силах был жить, не видяЛизы каждодневно. Она быстро поправлялась, глаза засияли, мраморную бледностьщек сменил румянец. Но, конечно, она была худа и обессилена; от дому далеко неотходила, хотя весенний оживающий лес манил, а все сидела на припеке у воды,уставившись на синюю гладь.

Думы в усталой Лизиной голове текли так же медленно и мерно,как течение дней, как волны, но постепенно созревало решение: ей нет смыславозвращаться в Нижний. Зачем? Бродить по пепелищу? Лисонька где-то далеко,тетушка умерла, дом почти наверняка разграблен. Полгода ведь минуло, полгода! Ипостылей смерти возвращаться в тот дом, в те стены…

Ну хорошо, не возвращаться. А как жить? Она не знала ответа.Тогда судьба распорядилась за нее.

В тот день Леонтий приехал уже на закате, а потом,засидевшись с Лизой на бережку до первой звезды, расседлал коня, задал емукорму и с деланым огорчением сообщил Татьяне, что беда, запозднился и долженпросить ночлега. Татьяна в ответ лишь усмехнулась с тонкой женскойязвительностью и принялась собирать ужин. Завесили окна от комаров и зажглилучину. Леонтий, щурясь от дыма, что-то по обыкновению строчил в своей тетради.

Лиза смотрела с любопытством: ее забавляли занятия Брагина.Молодому красивому мужчине шататься по свету, чтобы в тетрадки записывать и безтого всем известное?! В представлении Лизы для истинных мужчин существовалитолько два достойных уважения занятия: военная служба или помещичья жизнь. Ну,может быть, еще купеческие дела. Остальное – удел неудачников, ни хваткой, нидогадкою не отличающихся. И, оставаясь безгранично благодарной Леонтию, не всилах не восхищаться его привлекательностью и добротою, она тем не менееотносилась к нему с изрядной толикой снисходительности, словно взрослая женщинак неразумному недорослю.

Татьяна поставила на стол чугунки с окрошкой и кашей иотошла поправить занавеску на окне, потому что в щелку уже просочился первыйшустрый комарик и затянул свою занудливую песнь. Татьяна чуть сдвинула завесь,бросила мимолетный взгляд во двор… да, охнув, так и припала к окну.

– Что? – вскочил Леонтий, хватаясь за ружье, главную своюдрагоценность, кое было всегда при нем.

Татьяна, не отвечая, выметнулась на крыльцо. Леонтийбросился следом.

Но возле избы никого не было. Лес стоял темен и недвижим, подберегом тихо дышала река.

– Знать, помстилось, – медленно вымолвила Татьяна,возвращаясь в горницу. – К столу пожалуйте. Каша стынет.

Однако по всему видно было, что беспокойство ее не улеглось.Она ела рассеянно, вздыхая, уставившись в угол, словно что-то неведомое тамвысматривала. Леонтий и Лиза тревожно переглядывались.

Словно почуяв их тревогу, Татьяна вдруг подняла отягощеннуюневеселыми думами голову и пристально взглянула в глаза сперва Леонтию, а потоми Лизе.

– Беда близко, – тихо сказала цыганка, и оба они выпрямилисьдаже с некоторым облегчением, потому что неизвестность и смутные предчувствиягнетут куда более, нежели прямая и открытая угроза. – Чуть рассветет, ЛеонтийПетрович, уведешь девку отсюда. В Василе вы…

– Что? – перебила Лиза, дрожа губами. – Ты меня выгоняешь?

Татьяна вскинула глаза, и Лиза, увидев их странный блеск,поняла, что они полны слез.

– Деточка… – вымолвила Татьяна с такою нежностью, что Лизане сдержалась и громко всхлипнула. – Девонька моя, дочечка, я тебя не выгоняю,а спасаю, родненькая ты моя! Но только не проклинай, не проклинай меня!

Этого Лиза не смогла вынести. Она бросилась к Татьяне иобняла ее что было сил. Цыганка была лишь по плечо девушке, вытянувшейся завремя болезни. И со стороны могло показаться, что это Татьяна плачет, а Лиза ееутешает. Впрочем, Леонтию, который остолбенело слушал задыхающуюся Татьянинускороговорку, вскоре стало ясно, что так оно и есть.

– Прости меня, деточка, прости, голубушка, – невнятнобормотала Татьяна. – Не знала ты, а ведь это с моего пособничества тебякогда-то от родимой маменьки отняли, жестокосердной Неониле вверили, в бедувековечную вовлекли. За то меня отец твой, князь Михайла Иванович, приказалплетьми сечь до смерти…

Лизе почудилось, будто в самое сердце ее вонзиласьраскаленная игла. Нет, да нет же, она ослышалась! Татьяна не в себе, не ведает,что говорит!

А та, справившись с рыданиями, отстранилась от Лизы ивыпрямилась.

– Сейчас за окном я видела Вайду. Я-то его лучше, чем кто-тодругой, знаю! Вайда от своего не отступится.

– Он брат твой? – осененная неожиданной догадкою, спросилаЛиза, смахивая слезы и с пробудившимся недоверием глядя на цыганку.

– Он мне брат родной, да матки не одной, – печальноусмехнулась та. – Мужем был он мне… мужем! А сестра его Неонила.

Лиза онемела.

Сестра! Неонила Федоровна, сухая и строгая, – сестра этогокровожадного чудовища? Невозможно, в голове не укладывается! Да они и не похожиничуточки.

Татьяна досуха утерла лицо уголком платка, тяжело вздохнула:

– Сядь, Лизонька. Ты сядь. И вы, Леонтий Петрович, сядьте.Напоследок повиниться перед вами хочу. Разговор-то мой, конечно, тайный,особенный, да уж коли судьба так заплела… Ответьте, Леонтий Петрович, выединожды Лизоньку спасли, так спасете ли другожды?

Тот резко кивнул.

– Хорошо, коли так. Тогда вам сию историю тоже знатьнадобно. Ведь и впрямь Неонила, кою Лизонька теткою считала…

– Тетушка умерла, – перебила Лиза, снова ощущая жгучую влагув глазах. – Умерла!

Татьяна, зажмурясь, тяжело качнула головой.

– А дочка ее где же?

– Дочка?! – Лизу будто ошпарило. – Нету у нее никакой дочки!

– Есть, – скорбно улыбнулась Татьяна. – Жили ведь у Неонилыдве девочки. Одна – князя Измайлова родная дочь. Другая – ее, Неонилы, идоброго молодца, удалого удальца… царствие ему небесное! Да и ей, упокойнице. Аты ее сестрицею двоюродною полагала, Неонилину дочь. Где ж она теперь?

– Не знаю. Она вышла замуж и уехала, убежала из дому. Онаведь ничего не знала, и я тоже…

– Вот теперь самое время и узнать. – Татьяна вздохнула,словно набираясь сил вести долгий и нелегкий рассказ.

* * *