Роковое зелье - Елена Арсеньева Страница 16

Возчик изнылся от скуки и любопытства – о чем они там судачат?!Изредка долетали обрывки слов о каких-то злодеях и душегубах, секретныхбумагах, кем-то у кого-то похищенных, кожаном поясе, розовом каменном сосудце сзолотой крышечкой, содержимое коего ценилось на вес золота, потому что давало тайнуювласть… Возчик жалел только об одном: что у него всего два уха, а не четыреили, к примеру, шесть. Ничего не понять из этих отрывочных слов, нуничегошеньки!

Он расстроился и разозлился, но когда сообразил, чтонечаянных седоков надобно не только везти, но и кормить, то и вовсе раскаялся всодеянном. Теперь он не чаял избавиться от попутчиков, однако не силком же ихсбрасывать с воза!

А те мигом почуяли неладное и упускать удачу ненамеревались, вплоть до того, что по нужде поочередно бегали. Оба отличалисьнепонятной для возчика стыдливостью. Сам-то он, когда хотелось облегчиться,пускал струю прямо с воза, ну а эти разбегались под прикрытие придорожныхкустиков, да еще по разные стороны дороги. Не велика была бы задача спихнуть вэти минуты оставшегося на возу (один мужик вовсе ледащий, другой – парнишкаслабосильный) и подхлестнуть лошадей, только его и видели, кабы не псина их,более схожая повадками с волком… К тому же возчик все еще хранил слабую веру вто, что загадочная парочка его седоков и впрямь каким-то образом связана сДолгорукими. Однако сейчас, после этого удара плетью, после взрыва ярости увсадницы, которая не отстегала паршивцев только потому, что конь понес, –сейчас возчик окончательно уверился, что сделался жертвой обманщиков. Ведь еслиоба имели отношение к Долгоруким, как они могли не узнать молодую княжнуЕкатерину Алексеевну, любимую дочь князя Алексея Григорьевича? И она не поднялабы руку на батюшкиных знакомцев. Ох, хитры ж они, обвели вокруг пальца,обмишурили, обставили на кону!

Все это возчик, путаясь в слезах, и высказал своим седокам.Хорхе и Данька вытаращились сперва на него, потом изумленно переглянулись.

– Linda donna! – восхищенно сказал один, чтопо-испански означало: «Прекрасная дама!»

– Краше свету белого… – пробормотал другой со страннойтоской в голосе.

Громкий клик пронесся над полем, заставил задумавшихся людейрезко обернуться. Несколько всадников вылетели из леса и понеслись через поле кусадьбе.

– Княжна-а! – упоенно орал один из них,черноволосый, румяный, крепкий и долговязый. У него было совершенно детское,неприятно-капризное лицо. – Княжна Катерина-а-а! Да постойте же! Вы ужобставили меня, погодите!

Он кричал вслед девушке в синем платье, которая никак немогла управиться с перепуганным конем. Юноша все подгонял, подгонял своегоскакуна, но не мог догнать Екатерину Алексеевну.

Рядом, стремя в стремя, скакал широкоплечий синеглазыйкрасавец, до такой степени схожий со всадницей, что их можно было принять забрата и сестру, когда бы у него волосы не были светлые, соломенно-желтые, а унее – жгуче-черные.

«Накладные волосья! – осенило Даньку. – Как это ихназывала матушка? Парик! Пристало ли волосы чужих баб на голове носить?! Авдруг какая немытая попадется?»

Княжна Долгорукая тотчас перестала казаться ему такой ужослепительной красавицей. Впрочем, ее вспыльчивость и заносчивость успелибросить изрядную тень на очаровательный образ, в первую минуту поразивший еговоображение.

– Надо полагать, это Иван Долгорукий, фаворитимператора, – послышался рядом задумчивый голос Хорхе, который слюбопытством смотрел на синеглазого всадника. – Ну а с ним рядом… –Он запнулся, словно торопливо перевел дыхание, и Данька с удивлением отметил,что его новый знакомец, выдержке, самообладанию и терпению которого он непереставал дивиться все эти дни, чем-то очень взволнован. – А с ним рядом,очевидно, его императорское величество…

– Он, царь-батюшка, великий государь ПетрАлексеевич! – послышался откуда-то снизу восторженный всхлип, ипутешественники, свесив головы, увидели своего возчика, который стоял наколенях где-то у колес и старательно бил головой в землю, отвешивая поклоныпридорожной пыли, уже скрывшей двух всадников серой занавесью.

Царь!.. Вот он, надёжа-государь, как испокон веков называлиего русские люди! Данькина единственная надёжа на справедливость!

В одно мгновение он соскользнул с воза и, забыв обо всем,забыв о Хорхе, пустился по полю вдогон всадников, отчаянно крича:

– Государь! Ваше царское величество! – И даже,совершенно забывшись: – Батюшка Петр Алексеевич!

По счастью, топот копыт оглушал всадников, и они не слышалидерзких Данькиных воплей. И, задыхаясь, то крича, то шепча, он все бежал ибежал, ничего не видя толком впереди себя за пылью и из-за того, что ветромвыбивало слезы из глаз. И вот так, сослепу, он вдруг натолкнулся на что-тобольшое и высокое, напоминающее дерево, но при этом теплое. Это нечто вцепилосьв него мертвой хваткою и заорало дурным голосом:

– Держи, хватай! Слово и дело!

У Даньки все смерклось в глазах и подогнулись ноги… Даже вих деревенской воронихинской глухомани знали эти страшные слова: «Слово и делогосударево!» Означают они, что человек, выкрикнувший их, желает объявить винукакого-то преступника и имеет неоспоримые доказательства ее. Посколькудоносчику за необоснованные обвинения полагался первый кнут (отсюда и пошлапословица!), то есть первое и наиболее сильное наказание, выкрикнувший «слово идело» из кожи вон лез, но силился доказать свою правоту. Судя по крепостивцепившихся в Даньку рук и по лужености глотки, из которой извергались пугающиевопли, человек намеревался любой ценой погубить свою жертву. За что?!

Данька рванулся что было сил, но с тем же успехом могпопытаться с самого себя содрать кожу. Его держали так крепко, что все, что онмог, это крепко лягнуть неприятеля в колено, а потом, когда тот слегкаотпрянул, саданул его коленом в пах. Но и теперь вражьи руки не разжались!Вернее, одна разжалась-таки: схватившись за ушибленное причинное место,неизвестный блажил во весь голос матом, но другой по-прежнему стискивал Даньку.

– Отпусти его, Никаха, – произнес рядом чей-тоспокойный голос, но, поскольку противник не слышал ничего за своими стонами,голос прикрикнул раздраженно:

– Отпусти парня, кому сказано!

Мертвая хватка, однако же, не слабела, как вдруг послышалосьзлобное рычание, запахло псиным духом, и только тогда жестокие руки разжались.Данька кое-как перевел дух и проморгался. И… и едва не рухнул, где стоял,потому что прямо перед ним топтался на полусогнутых, пытаясь оторвать от себяВолчка, корячился, морща от боли толстощекое лицо, не кто иной, как… НикодимСажин!

Чудилось, еще раньше, чем узнал его, Данька выкрикнул: