Преследование - Бренда Джойс Страница 16

Он так и не написал.

И больше не вернулся.

Очнувшись от мыслей, Амелия осознала, что стоит у открытого окна с босыми ногами, в одной лишь ночной рубашке. Горькая слеза невольно покатилась по щеке. Амелия вздрогнула.

Он никогда по-настоящему не любил ее, поняла она. Поведение Гренвилла тем летом было в высшей степени предосудительным. Амелия смахнула слезу. Это казалось невозможным, но она чувствовала острую боль, терзавшую душу. Неужели она все еще страдала после всех этих лет?

И в этот момент Амелия вдруг вспомнила своего отца. Он был распутником и проходимцем, теперь она понимала это, хотя и не знала в ту пору, когда была ребенком. Амелия восхищалась своим красивым, щеголеватым отцом, а он любил Амелию. Он говорил об этом снова и снова. Отец брал ее с собой, когда объезжал фермы арендаторов, и щедро хвалил ее за каждое маленькое достижение. Но однажды он ушел. Бросил жену и детей ради игорных залов и падших женщин Амстердама и Парижа.

Амелии было семь лет, когда отец оставил семью. Она долго не сомневалась, что он придет обратно. Ей потребовались годы, чтобы осознать: он никогда не вернется.

Но в случае с Саймоном Амелия почти сразу поняла, что он никогда больше не приедет. Гренвилл уехал, не сказав ни слова, — он просто не любил ее по-настоящему.

Предательство отца озадачило ее. Предательство Саймона — буквально уничтожило.

Через год Гренвилл женился на богатой наследнице из семьи Ламберт. Амелия нисколько не удивилась…

Она посмотрела в окно, на море. С места, где она сейчас стояла, можно было увидеть мерцавшие под покровом ночи воды Атлантического океана. Только очень наивная, очень молодая, очень чистая девочка могла когда-либо поверить, хотя бы на мгновение, что сын Сент-Джаста — не важно, наследник или нет, — искренне увлечется ею! Амелия могла обвинять Гренвилла в том, что он преследовал и почти соблазнил ее, но в том, что она безрассудно влюбилась, а потом позволила разбить себе сердце, винить можно было лишь себя.

Что ж, были в ее ситуации и хорошие стороны. Амелия уже не была доверчивой простодушной девочкой. Она вела себя крайне осторожно. Гренвилл был не для нее. Он мог разжечь ее страсть, пробудить в ней былые чувства, но им не суждено было связать свои судьбы. Гренвилл потерял жену и погрузился в скорбь. Амелия была его соседкой, не более того. Если существовала какая-то возможность помочь его детям, она была рада прийти на выручку. Амелия хотела помочь даже ему — ради прошлого, которое следовало простить. Но и в этом случае между ними никогда ничего не могло произойти.

Она давным-давно усвоила этот горький урок.

Амелии нисколько не полегчало. В ее душе было слишком много тревоги — и слишком много вопросов, оставшихся без ответа.

Они пришли за ним.

Он услышал тихие твердые шаги и пришел в ужас. Он вцепился в прутья решетки тюремной камеры, убежденный, что уж на сей раз спастись не удастся. Его схватили. Он быт в списке проклятых. Его вот-вот отправят на гильотину…

И страшные картины стали вспыхивать перед мысленным взором: он видел невинных, стоявших на коленях перед гильотиной, одни метались в истерике, другие безмолвно и мужественно ожидали своей участи. А потом в памяти воскрес образ осужденного, который всего несколько дней назад был его другом. Бесстрашно прошагав по залитым кровью ступеням, смельчак крикнул в толпу:

— Не забудьте показать мою голову народу!

Кровожадная толпа разразилась одобрительными возгласами, но он едва сдерживался от рыданий. Он хотел плакать, но не смел, ведь рядом стоял Ляфлер, внимательно наблюдавший за ним в надежде уловить хоть малейший признак слабости…

Он вскрикнул, заметив Уилла, поднимавшегося по насквозь промокшим от крови ступеням. Из груди вырвался пронзительный вопль.

Огромное железное лезвие гильотины опустилось. Хлынула кровь, застилая его взор, и в этот момент громко заплакал младенец.

Задыхаясь и обливаясь потом, Саймон Гренвилл резко сел, вытянувшись. Он обнаружил себя на диване в гостиной своих личных покоев, а не стоящим среди шумной толпы на площади Революции — месте, в котором Уилл никогда не был!

Саймон застонал, в его висках гулко бился пульс, когда ребенок заплакал еще громче. Гренвилл почувствовал, что его лицо залито слезами, и вытер щеки рукавом. Потом кинулся к ночному горшку и беспомощно исторгнул из себя содержимое желудка, главным образом шотландского виски, который он пил начиная со вчерашних похорон.

Когда же прекратятся эти ночные кошмары? Он провел в тюремном заключении три месяца и шесть дней; его выпустили на свободу к началу судебного процесса по делу Дантона, чтобы он мог присутствовать на разбирательстве. В ту пору Саймон готовился уехать из Парижа в Лондон. В прошлом году Жорж Дантон стал придерживаться умеренных взглядов и прислушиваться к голосу разума, но это лишь подстегивало Робеспьера и в конечном счете привело к кровавой развязке.

Саймон не хотел, просто не в состоянии был вспоминать, как беспомощно стоял в толпе, притворяясь, будто с восторгом рукоплещет казни, тогда как на самом деле чувствовал себя так омерзительно, что едва сдерживал позыв к рвоте.

Позже, в расположенном неподалеку трактире, якобинец купил Саймону бокал вина, рассказывая, как он рад, что Анри Журдан отправляется в Лондон. Лучшего времени для этого не найти, заверил якобинец. Союзнические рубежи протянулись с запада на восток от Ипра до Валансьена и дальше к реке Маас, Намюру и Триру. В ближайшее время французы рассчитывали вторгнуться в Бельгию. И Ляфлер украдкой сунул в руку Саймона какой-то список.

— Это ваши лондонские контакты.

Саймон в самый последний раз перед отъездом заглянул на свою квартиру — и обнаружил там одного из тайных агентов Уорлока. На какое-то мгновение Гренвилл решил, что его раскрыли, но вместо этого ему сообщили о смерти жены…

Саймон поднялся, пошатываясь, — он все еще не отошел от обильных возлияний. И это состояние его вполне устраивало. Он подошел к буфету и налил себе еще виски. Младенец продолжал надрываться в плаче, и Саймон выругался.

У него хватало проблем и без этого окаянного ребенка. Гренвилл ненавидел этого младенца, но не настолько, как ненавидел самого себя.

Но он избежал гильотины. Сколько французских политзаключенных могли бы сказать о себе то же самое?

Саймон думал о своих родственниках в Лионе, ни одного из которых он даже никогда не встречал. Теперь все они были мертвы, некоторых погубила месть, которая выплеснулась на улицы Лиона, когда комитет приказал уничтожить мятежный город. Кузен Саймона, настоящий Анри Журдан, оказался среди погибших.

Гренвилл четко осознавал, что находился в опасном положении.

Один неверный шаг мог грозить поражением, причем он мог оказаться как в тисках своих французских руководителей, так и в руках Уорлока.

Граф Сент-Джастский был хорошо известен. Поэтому, встречаясь со своими якобинскими связными, ему следовало быть крайне осторожным, чтобы никто его не узнал. Ему придется тем или иным способом менять наружность — отращивать бороду и волосы, носить бедную одежду. Вероятно, он мог бы даже воспользоваться мелом или известью, чтобы нарисовать на лице шрам.