Любовь против правил - Шерри Томас Страница 16

Утром дверь в смежную комнату оказалась заперта с его стороны. Она толкнулась в его дверь, выходящую в коридор, но та тоже была заперта. Едва притронувшись к завтраку, Милли следующие два часа провела в саду, в страшной тревоге, делая вид, что читает.

В конце концов его окно открылось. Графа ей не было видно. Спустя несколько минут окно снова закрылось.

К удивлению Милли, ее супруг явился, когда она села обедать.

Выглядел он ужасно, помятый и небритый. С горечью она осознала, что какое бы скверное впечатление ни производил Фиц, явившись на венчание, все же он — или, более вероятно, кто-то еще — приложил некоторые усилия, чтобы придать ему пристойный вид. Сегодня он об этом не позаботился.

— Милорд, — пробормотала она, не зная, что еще сказать.

— Миледи, — произнес он, усевшись напротив нее. Лицо его оставалось абсолютно бесстрастным. — Не нужно беспокоиться о состоянии моей комнаты. Я уже все уладил с хозяином гостиницы.

— Понятно.

Она была рада, что он взял ответственность на себя. Для нее заниматься этим было бы слишком унизительно. Как она могла бы объяснить случившееся? «Мне ужасно жаль, но мой муж подпортил ваше имущество»?

— Я намерен переехать в более уединенное помещение в двадцати милях к северу отсюда, где мне будет удобнее.

Ему будет удобнее. А как насчет нее?

— Мое общество не доставит вам удовольствия, — продолжал он, устремив взгляд куда-то позади нее. — Я уверен, что вы гораздо приятнее проведете время здесь.

Всего один день женат и уже не может дождаться, как бы поскорее избавиться от нее.

— Я поеду с вами.

— Вам нет необходимости изображать преданную жену. Мы заключили договор. Он в силе.

— Я ничего не изображаю, — сказала она спокойно, хотя ей стоило огромных усилий не повышать голос и ничем не выдавать душевную тревогу. — Если я останусь тут, после того как мой муж разгромил свою комнату и уехал, вряд ли мне доставит удовольствие выносить жалость и праздное любопытство владельцев гостиницы и их слуг.

Он с минуту молча смотрел на нее. Его прекрасные синие глаза теперь были налиты кровью.

— В таком случае поступайте, как находите нужным. Я выезжаю через полчаса.

Место в двадцати милях к северу оказалось великолепным. Они очутились на крутом, густо заросшем лесом склоне, смотревшемся в зеркальную гладь озера. Окраска холмов постоянно менялась. Серые и туманные утром, сверкающие голубовато-зеленые днем, они казались почти фиолетовыми на закате.

Но жилое помещение оставляло желать много лучшего. Милли ожидала, что это будет сельская усадьба. Или хотя бы охотничий домик. Но она обнаружила небольшое строение, мало чем отличающееся от убогой хижины.

Ближайшая деревня находилась в шести милях от дома. У них не было повозки, не было слуг и не было кухарки. Граф полагал, что они смогут прожить на хлебе с маслом, мясных консервах и фруктах, которые им доставляли каждые три дня. Или, вернее, он полагал, что его жену все это устроит. Ему самому нужно было только виски, которое приходило ящиками.

На ночь он удалялся в свою комнату с несколькими бутылками. Каждую ночь он, озверев, что-нибудь разбивал: тарелки об стену, умывальник, крепкий дубовый письменный стол. Милли съеживалась в своей кровати во время этих неистовых вспышек ярости. Хотя он ни разу не сказал ей грубого слова — и никогда даже не посмотрел с недовольством, — при каждом ударе она содрогалась.

Иногда она покидала постель, надевала свое самое плотное пальто и выходила из дома, стараясь уйти как можно дальше, насколько хватало смелости в этой кромешной тьме, чтобы полюбоваться на звезды. Чтобы напомнить себе, что она всего лишь крошечная пылинка в этой бескрайней Вселенной и ее душевная боль столь же незначительна. А затем он обычно ломал что-нибудь еще, взрывая тишину ночи, и ее душа сжималась в одну-единственную точку безысходности.

Спал он днем. Милли часами бродила по холмам, не возвращаясь до тех пор, пока полностью не изнуряла себя. Она очень тосковала по матери, по своей доброй, мудрой и бесконечно любящей ее матери. Скучала по миру и спокойствию родного дома, где никто не напивался до бесчувствия день за днем. Скучала даже по бесконечным упражнениям на фортепиано — здесь ей нечего было делать, не было цели, которой можно было бы добиваться, не было эталона совершенства, к которому стремиться.

Она редко видела мужа. Один раз, после того как умывальник в его комнате разлетелся на осколки, она наткнулась на него, когда он мылся в ручье позади дома, обнаженный до пояса. Он страшно много потерял в весе, превратившись в скелет, обтянутый кожей.

В другой раз он шумно втянул в себя воздух с досадой, когда она зажгла керосиновую лампу в гостиной. Он лежал, распростершись на длинном диване, прикрыв лицо рукой. Милли извинилась, погасила лампу и ушла в свою комнату. По пути она заглянула в его спальню: гардероб был перевернут, стул превратился в дрова, и все было усыпано острыми как бритва осколками множества бутылок из-под виски.

У Милли перехватило дыхание. Его страдания пробудили бурю мучительных эмоций в ее душе. Ее захлестнула темная волна отчаяния, пронизанная скрытыми потоками ярости. Она ненавидела его в этот момент. Никто и ничто не заставляло ее до сих пор чувствовать себя такой никчемной. Как будто самый смысл ее существования заключался в том, чтобы разлучать родственные души и превращать безупречных, подающих надежды молодых людей в жалкое подобие их прежних.

И тем не менее она отдала ему свое сердце, которое он разбил на тысячу осколков. Как бутылку из-под виски.

Изолированное месторасположение их жилища, без сомнения идеальное для того, чтобы скрыть от общества душевные страдания, во всех остальных отношениях было крайне неподходящим. У лорда Фицхью здесь не было никаких дел, никаких обязанностей, заставивших бы его придерживаться определенного расписания. И никаких друзей или родственников, перед которыми ему нужно бы было сохранять достойный вид и держать себя в порядке и трезвости.

В его комнате больше не осталось ничего, что можно было бы сломать. После того как он в щепки изрубил свою кровать на прошлой неделе, он спал на полу, на соломенном тюфяке. Милли боялась, что он теперь примется за гостиную. Но вместо этого он погрузился в глубокую апатию. Виски, вначале только ночной утешитель, теперь стало его постоянным спутником.

Милли не имела жизненного опыта и совсем не разбиралась в столь темных сторонах бытия. Но у нее не возникало сомнений, что супруг ее все быстрее и быстрее скатывается вниз. Ему необходимо было помочь. Крайне необходимо — и как можно скорее. Однако усевшись за стол, чтобы сочинить призыв о помощи, она поняла, что не знает, кому адресовать письмо.

Разве сумела бы прекрасная миссис Таунсенд убедить брата прекратить пьянство? Или полковник Клементс? И уж точно никто из семьи Грейвзов тут не мог ей помочь. И даже если бы Милли, проглотив остатки гордости, обратилась за помощью к мисс Пелем, неужели ее семья разрешила бы ей оказаться вновь вовлеченной в дела графа? Да еще столь скандальным образом.