Французов ручей - Дафна дю Морье Страница 15

– Я слуга, миледи, – ответил он, – и мне достаточно того, что мой хозяин считает их правильными. Корабль – это его королевство. Там он волен делать все, что захочет, и никто не посмеет ему запретить. Он сам себе господин и сам себе судья.

– Но разве обязательно быть пиратом, чтобы чувствовать себя свободным и поступать, как хочешь?

– Мой хозяин считает, что да, миледи. Он убежден, что человек, живущий обычной, размеренной жизнью, быстро становится рабом собственных привычек, делается вялым, тупым и бездеятельным. Таким, как все, одним из многих. В то время как пират – вечный бунтарь, вечный изгнанник – всегда противостоит миру. Он свободен и беспечен, и никакие людские законы не могут его удержать.

– Или помешать ему быть самим собой, – тихо добавила она.

– Совершенно верно, миледи.

– А твоего хозяина не смущает, что пиратство – это зло, что грабить людей – преступление?

– Поверьте, миледи, он грабит только тех, кого грех не ограбить. Да и добычу свою, как правило, раздает беднякам. Многие бедные семьи Бретани считают его своим благодетелем. Так что и в этом смысле совесть его совершенно чиста.

– Он, очевидно, не женат?

– Нет, миледи. Супружеская жизнь не для пирата.

– А если его жена тоже будет любить море?

– Вы забываете, миледи, что природа уготовила женщине быть не только женой, но и матерью.

– Да, ты прав.

– Стоит женщине обзавестись ребенком, как она сразу же становится домоседкой. Кочевая жизнь ее больше не устраивает. И мужчине приходится выбирать: или сидеть дома, изнывая от скуки, или бродяжничать, страдая от тоски. В любом случае это уже не пират. Нет, миледи, если мужчина хочет сохранить свободу, он должен выходить в море один.

– Твой хозяин тоже так считает?

– Да, миледи.

– Как жаль, что я не мужчина.

– Почему, миледи?

– Я тоже хотела бы найти свой корабль, на котором можно уплыть в море и забыть обо всем.

Не успела она закончить, как сверху послышался громкий детский плач и ворчливые уговоры Пру. Дона улыбнулась и покачала головой:

– Твой хозяин прав, Уильям: все мы рабы своих привычек, в особенности матери. Только пираты и могут быть свободными в этом мире.

И, проговорив это, она отправилась наверх, чтобы утешить и приласкать своих детей. Вечером, улегшись в кровать, она вынула из ящика томик Ронсара и стала перелистывать его, пытаясь представить, как несколько дней назад француз лежал на этой же кровати и, зажав в зубах трубку, откинувшись на подушку, читал эту же книгу. Должно быть, устав от чтения, он, так же как и она, отложил книгу в сторону и задул свечу, собираясь уснуть. «Интересно, – думала она, – спит ли он сейчас в своей тихой, прохладной каюте, где за стеной чуть слышно плещет вода, или лежит, как и я, закинув руки за голову, смотрит в темноту и размышляет о будущем?»

Проснувшись на следующее утро, она первым делом подбежала к окну. Небо было пронзительно ясным и чистым, как всегда при восточном ветре. Солнечный луч скользнул по ее лицу, и она подумала о корабле. Ей представилось, как он стоит в тихой, спокойной заводи, со всех сторон защищенной деревьями, отделенной широкой равниной от главного русла, по которому начавшийся прилив гонит беспокойную мелкую рябь, и от пенной полосы прибоя, где высокие валы, вскипая, обрушиваются на берег и рассыпаются мириадами брызг.

Она вспомнила о предстоящем ужине и улыбнулась – взволнованно и виновато, как заговорщица. Весь сегодняшний день представлялся ей прелюдией, предвкушением того, что должно произойти вечером. Размышляя об этом, она отправилась в сад, чтобы нарезать свежих цветов, хотя те, что стояли в комнате, еще не успели увянуть.

Она любила срезать цветы, это мирное занятие отвлекало и успокаивало ее. И сейчас, перебирая длинные стебли, гладя нежные лепестки, укладывая цветы в корзину и расставляя их затем в вазы, приготовленные Уильямом, она чувствовала, как напряжение ее постепенно спадает, а тревога рассеивается. У Уильяма тоже был заговорщицкий вид. Начищая серебро в столовой, он поднял голову и многозначительно посмотрел на нее – ему было приятно, что она знает, для кого он так старается.

– Достань все серебро, Уильям, и зажги все свечи, – сказала она. – Я хочу, чтобы гость по достоинству оценил Нэврон. И не забудь поставить на стол сервиз с розами, который приберегают для самых торжественных случаев.

Ее вдруг охватило безудержное веселье. Она сама принесла сервиз, перемыла тарелки, покрывшиеся толстым слоем пыли, и украсила стол букетом только что срезанных полураспустившихся роз. Потом они спустились в подвал, и Уильям, осмотрев затянутые паутиной бутылки, совершенно неожиданно обнаружил любимое вино своего хозяина. Они обменивались таинственными улыбками, перешептывались, словно два заговорщика, и это доставляло ей удивительную, преступную радость, какую, наверное, испытывает ребенок, напроказивший тайком от родителей и тихонько посмеивающийся в уголке.

– Что ты приготовишь на ужин? – спросила она, но он только покачал головой, не желая раньше времени разглашать свою тайну.

– Не волнуйтесь, миледи, все будет в порядке.

И она снова пошла в сад, чувствуя, что сердце ее переполняется от счастья. А потом был полдень, жаркий, ветреный и мглистый, и нескончаемо долгие послеобеденные часы, и чай с детьми под шелковицей… Потом незаметно подкрались сумерки, детей отправили спать, ветер стих, солнце село, окрасив небо яркими красками, показались первые звезды.

Дом замер; слуги, убедившись, что усталая хозяйка отказалась от ужина и отправилась спать, сочли ее поведение достойным всяческих похвал и разбрелись по своим комнатам. Уильям, должно быть, тоже ушел к себе готовить ужин. Дона больше не расспрашивала его – ей было уже не до этого.

Она поднялась в спальню, открыла платяной шкаф и задумалась, не зная, на чем остановиться. Наконец, после долгих колебаний, выбрала кремовое платье, которое надевала несколько раз и которое ей определенно шло, вдела в уши рубиновые серьги, доставшиеся ей в наследство от матери Гарри, и украсила шею ожерельем из рубинов.

«Ах, все это напрасно, – думала она, – он ничего не заметит. Он не из тех мужчин, которые обращают внимание на наряды и украшения. Женщины его вообще не интересуют». Но все же продолжала тщательно накручивать локоны на палец и аккуратно укладывать их по бокам. Неожиданно часы на конюшне пробили десять, она испуганно отложила расческу и побежала вниз. Спустившись по лестнице в столовую, она увидела, что Уильям в точности исполнил ее указания: свечи были зажжены, а на длинном столе сверкало начищенное серебро. Сам он стоял здесь же, у буфета, завершая последние приготовления. Она подошла поближе, чтобы узнать, чем он их порадует, и не смогла удержаться от улыбки.

– Так вот почему ты ходил сегодня в Хелфорд и вернулся с корзинкой, – сказала она.

На буфете красовался разделанный краб, приготовленный по-французски, блюдо молодой картошки в мундире, свежий зеленый салат, сдобренный чесноком, и мелкая ярко-красная редиска. У Уильяма хватило времени даже на десерт – Дона увидела тонкие вафельные трубочки с кремом и целую миску свежей земляники.