Моя навсегда - Татьяна Веденская Страница 15

Я была совершенно не готова к такой встрече.

– Дмитрий… Евгеньевич, я не знаю, что сказать. – Мой голос ломался и трескался.

– Ну и ничего не говорите, я сам вам скажу все, что нужно.

Он повесил пальто на вешалку, помог мне снять пуховик, провел на кухню, поставил чайник. Я безмолвно наблюдала за этим захватом власти и тихо радовалась, что мне не нужно ничего делать или говорить.

Чайник зашумел, а Дмитрий Евгеньевич прислонился к стене и посмотрел на меня.

– Я приехал, потому что Катя волнуется. Я просто хочу поговорить с сыном.

– Катя? – как попугай, повторила я.

– Катя, – кивнул он. – Димина мать. – И он пальцами зачесал темные, с проседью, волосы наверх.

Высокий лоб говорит об уме? Пальцы длинные, подвижные. Порода – вот как это называется. То, чего во мне никогда не было. Я была дворняжкой, Митин отец – доберман, граф. Митька – сын, нажитый от служанки с кухни. Грех попутал, с кем не бывает. Породистый мужчина в дорогой рубашке и галстуке заваривал чай в нашем чайнике с отбитым носиком, а в моей голове мелькали мысли – одна страннее другой. Нет, Митька тоже из доберманов, и с каждым годом, наверное, это будет проявляться все сильнее. Ему просто не хватает своеобразной холености. Его воспитывала служанка с кухни, а так они похожи. Боже, как же они похожи, если всмотреться!

– Я знаю, это странно звучит, но я и в самом деле не его девушка, – пробормотала я, словно оправдываясь за явную ложь, на которой меня поймали.

Дмитрий Евгеньевич кивнул.

– Я верю вам, София Олеговна.

– Зовите меня Соней, – покраснела я. – Я это так… ляпнула.

– А мне нравится. София Олеговна. Но, согласитесь, ваша с Димой жизнь тут выглядит более чем странно. Катя сказала, что вы уже почти два года как живете вместе. Это так?

– Это… мы не живем вместе, – скривилась я, запутавшись в нашей странной, ненормальной, нетипичной правде, как в рыба в сети. – Мы живем в одной квартире, но не вместе. Просто живем.

– Просто живете, – повторил мужчина, и я сама услышала, как неправильно это звучит.

Он подошел ко мне и протянул мне чашку. Чай дымился и пах корицей и чем-то еще.

– Значит, вы учитесь?

– Да.

– И на кого, если не секрет? – Он говорил, а я почему-то пыталась вспомнить, чистила ли я сегодня зубы, хотя я всегда их чищу, но тут хоть убей, не могла вспомнить.

– На экономиста, – ответила я, а затем, снова без особенного осознания, следуя непреодолимому желанию, спросила, чем занимается он.

Дмитрий Евгеньевич склонил голову и посмотрел мне прямо в глаза. Он даже не делал вид, что собирается быть любезным. По моей спине побежали мурашки. Что-то было не так.

– А зачем вы с ним «просто живете», София? Вам что, больше жить негде?

– Я вообще-то деньги плачу! – растерялась я.

Дмитрий Евгеньевич замолчал, словно обдумывал следующий ход. Пошел нейтрально, не атакуя.

– Деньги? За что?

– За квартиру, – обиженно добавила я. – Я вам все сказала как есть. И это правда. Мы оба учимся, и нам так удобно.

– Так это что, коммерческое такое решение? Вы живете с моим сыном из экономии? – Он приподнял бровь, такого поворота он, кажется, совсем не ожидал.

Я кивнула, и тогда он отвернулся от меня, посмотрел в окно, расчесал – совсем, как Митя – волосы руками, потер глаза. Затем обернулся, словно решил какую-то сложную задачу.

– Я всего лишь хочу, чтобы мой сын был счастлив и моя бывшая жена не переживала. Я за него беспокоюсь. Он – непростой мальчик, очень непростой. Да вы, должно быть, и сами знаете его достаточно.

– Я не понимаю, о чем вы говорите.

– Он вспыльчивый, но это у нас, наверное, семейное.

– Честно, не понимаю, – повторила я, но перед моими глазами вдруг встала девочка Маша на крыше нашего подъезда и Митя, требующий, чтобы она убиралась из его жизни. Вспыльчивый? Ледяная ярость – это будет точнее.

– Неважно. Просто… будьте осторожны. Хотя это я на воду дую, ерунда все это. Лучше расскажите мне о нем. Какой он? Я знаю, что он учится, хочет заниматься авиацией или космосом, да? Это хорошо, хорошо. Он доволен? Счастлив?

Дмитрий Евгеньевич говорил, я отвечала, мы пили чай. То есть он пил, а меня странно трясло. Мне стало так жарко, что захотелось снять свитер, но я не могла – не хотела, чтобы Митин отец видел меня в застиранной блузке. Мне захотелось, чтобы он ушел. Чтобы это – что бы это ни было – кончилось.

– Он очень талантливый, лучший на курсе.

– Да-да. Он всегда и во всем стремился быть первым. Он всегда был амбициозен, наверное, как и я.

– А вы амбициозны? – спросила я.

Дмитрий Евгеньевич посмотрел на меня удивленно, словно впервые заметив.

– Я? Ну конечно, а как же? В моей работе иначе нельзя.

– А кем вы работаете?

– Вы что, совсем ничего обо мне не знаете?

– Совсем ничего, – кивнула я, и он потрясенно отвернулся к окну.

Неудобно-то как. Но ведь не может же он не понимать, как именно относится к нему его сын.

– Ничего. Дима всегда был сложным мальчиком, это, знаете ли, обратная сторона таланта. Я, конечно, всю жизнь хотел, чтобы он пошел по моим стопам. Знаете, когда ты чувствуешь, как много можешь дать своему сыну, а он выбирает космос, только чтобы быть как можно дальше от тебя… Хоть на другую планету улететь. – И он снова улыбнулся своей грустной улыбкой Марка Дарси.

– Так чем вы занимаетесь?

– Я – врач, – ответил, наконец, он. Без пафоса, по-простому, словно он был простым терапевтом из районной поликлиники.

Он был ведущим кардиохирургом, работал в одном из самых известных российских центров. Но об этом я узнала позднее.

А тогда, в тот день, я не узнала больше ничего, потому что раздался звук – удар, вроде ногой по двери – и в дверном проеме появился Митя. Я физически почувствовала, как его трясло – от ярости, от обиды, от злости на меня. Так чувствуешь, когда рядом с тобой несется скоростной поезд. Окажись у него на пути – и все, в лепешку.

«Как ты могла его пустить».

– Что… этот… человек… делает… в… моем… доме? – Он проговорил это ритмично, как читают стихи Маяковского.

– Вообще-то «этот человек» – твой отец, – заметил Дмитрий Евгеньевич, игнорируя тот факт, что Митя даже не смотрит в его сторону.

– Отец? И что? – повторил Митя с сарказмом. – Как ты могла его пустить? Как ты могла?

Его тон, его напряженная поза, его готовность наброситься на меня с кулаками были как ледяная вода в лицо. В конце концов, разве такое уж преступление – впустить в дом чьего-то отца?