Лето больших надежд - Сьюзен Виггз Страница 15

— Это безумие, — сказала ее мать. — Я не знаю, о чем думает Джейн, попросив тебя сделать подобную вещь.

— Может быть, она думает, что я достаточно хороша в своей работе, чтобы принести ей успех.

Памела выпрямила спину:

— Ну конечно, она думает. И она очень счастливая женщина, потому что это место будет выглядеть потрясающе, когда ты его преобразишь.

— Спасибо, мама. Ты абсолютно права.

Разочарование на лице матери было не только из-за Рэнда. Оливия знала, что грядущий юбилей ставит маму в странное положение. Отец Памелы, Сэмюэль Лайтси, был лучшим другом Чарльза Беллами. Может быть, поэтому ее мать завершила развод на бумаге, но никогда в своем сердце. Тесные связи ее семьи с Беллами создали узы, которых она не могла избежать.

— Мама, ты приедешь?

— Было бы проявлением незрелости отказаться.

— Вот и хорошо, — обрадовалась Оливия. — Все будет отлично. Послушай, мне нужно выудить кое-что из подвала. — Она смотрела в прелестное, невозмутимое лицо матери. — Мои старые кроссовки, — добавила она. На мгновение ее сердце остановилось. — Скажи мне, что ты не выбросила их.

— Я ничего не выбрасываю. Никогда, — улыбнулась ее мать.

Что многое объясняло в Памеле. Ясно, как вчера, Оливия помнила день, когда ее отец съехал. Она все еще могла представить себе, как она выглядела сквозь потоки слез, словно он был по другую сторону залитого дождем окна. Он присел, чтобы посмотреть ей в глаза.

— Мне пора идти, дорогая, — сказал он ей.

— Нет, не пора. Но ты все равно уйдешь.

Он не стал ее разубеждать. Невысказанное напряжение, которое всегда существовало между родителями Оливии, достигло критической точки. Это должно было стать облегчением, но Оливия облегчения не чувствовала.

— Я оставляю несколько коробок с вещами в подвале, сказал ей отец, — включая мое спортивное снаряжение и лагерный инвентарь. Теперь все это твое.

То и дело она вытаскивала его старый свитер из «Киоги» и надевала его или заворачивалась в шерстяное одеяло, которое пахло шариками от моли.

Оливия села в грузовой лифт, спускаясь в одиночестве в глубины старого здания, и вошла в подвал. Она тут же обнаружила свой шерстяной спортивный костюм. Плотная ткань была покрыта эмблемами «Киоги», каждого лета с 1987 по 1994 год. Большинство скаутов собирали эти нашивки, каждая из которых представляла волшебное лето в лагере. Но не Оливия. Однако она послушно нашивала их, чтобы не обидеть своих бабушку и дедушку. Сами эти заветные нашивки не имели для нее никакой сентиментальной ценности. Нана и дедушка были убеждены, что лагерь был для нее волшебной страной, и они бы расстроились, если бы им сказали, что все иначе.

Оливия отложила в сторону рюкзак и огляделась в хорошо организованной подвальной комнате, заполненной старыми вещами и старыми воспоминаниями. Там были фотографии в рамочке — Оливии и ее отца и кожаные альбомы с наклейкой Беллами. Отодвинув большой тяжелый сундук со спортивной одеждой, которую ее отец оставил ей много лет назад, Оливия открыла крышку и была поражена заплесневелым запахом, которому она немедленно нашла имя: лагерь. Это было незабываемое сочетание плесени, дровяного дыма и запаха гор — композиция, которую не могла уничтожить стирка и которая витала в воздухе.

Обыскивая шкаф, она нашла фонарик, книгу о выживании в пустыне и сгребла винтажную толстовку лагеря «Киога» с капюшоном, на которой было вышито «вожатый» на спине. В семье Беллами недостаточно было быть скаутом. Когда каждый из них достигал определенного возраста, работа вожатого была обязательной повинностью. Отец Оливии, все ее тетушки и дядюшки проводили там летние каникулы во время учебы в колледже, возглавляя лагерные мероприятия днем и устраивая по ночам вечеринки с остальным персоналом. Оливия, ее кузены и кузины делали то же самое до того момента, как девять лет назад лагерь закрыли. Это было лето, которое началось с больших ожиданий, но окончилось бедствием. Она была удивлена тому, как живо она вспомнила запахи и звуки, качество света и тихую гладь озера, головокружительную радость и тошнотворное разочарование, которое она испытала тем летом. «Я с ума сошла, возвращаясь туда», — подумала она.

Она сложила несколько основополагающих вещей в рюкзак: полосатое одеяло, толстовку и старую теннисную ракетку, которую следовало починить. Она собрала деревянные значки с выжженными на них именами скаутов, весла от каноэ, выкрашенные с удивительным умением, на рукоятке автографы других скаутов. Сборники песен, браслеты с дружескими надписями, обгоревшие свечи и безделушки — это было целое богатство.

Для того чтобы придать жилищу обитаемый вид, нужны детали — чем более они подлинные, тем лучше. Вещи вроде этих вернут лагерь к жизни, и она рассчитывала, что ее тетушки и дядюшки внесут свой вклад в коллекцию. В глубине ящика со спортивными снарядами она нашла теннисный кубок, потускневший и потертый. У него был пьедестал, двойные ручки и крышка-купол. Эта вещь будет отлично выглядеть среди трофеев в обеденном холле лагеря, учитывая, что витрина все еще там.

Когда она подняла теннисный кубок, в нем что-то зазвенело. Она сняла крышку, и оттуда выкатился какой-то предмет. Пуговица? Запонка. Она тоже была сделана из потускневшего серебра, хорошего дизайна — может быть, знак зодиака? Она поискала вторую, но в кубке была только одна. Она сунула запонку в карман и потерла трофей, пытаясь разобрать гравировку: «Классический кубок вожатых. Первое место. Филипп Беллами. 1977». Очевидно, ее отец выиграл кубок на ежегодных играх персонала, когда работал вожатым в лагере «Киога» в тот год. Ему тогда было двадцать один год, и он готов был перейти на старший курс колледжа.

Она нашла внутри кубка и фотографию. Края фотографии загибались, изображение выцвело, но вид этого снимка заставил ее задержать дыхание. Она видела отца таким, каким никогда не видела прежде, держащим в руках блестящий новенький трофей. Похоже, он хохотал от радости, его голова откинулась назад, а рука обнимала девушку. Нет, молодую женщину.

Оливия вытерла пыльную фотографию о рукав и поднесла к свету. На задней стороне фотографии была написана дата — «август 1977» — и больше ничего. Она пристально изучила женщину. Длинные темные волосы, подстриженные прядями, свободно падали на ее лагерную рубашку. Откинутые волны волос обрамляли привлекательное лицо, ее улыбка была тронута тенью тайны. С ее полными губами, высокими скулами и темными миндалевидными глазами незнакомка обладала экзотической красотой, которая контрастировала с обыкновенными шортами и рубашкой, в которые она была одета.

Было что-то, связывающее этих мужчину и женщину на фотографии, отчего у Оливии разгорелось любопытство. Это было единство — нет, очевидная интимность просматривалась в их позах. Или, может быть, у нее просто разыгралось воображение.

Оливия знала, что может спросить отца, кто эта незнакомка. Она была уверена, что он вспомнит женщину, которая заставляла его смеяться так, как он смеялся на фотографии. Но она не хотела расстраивать его, спрашивая о старой подружке. Вероятно, была причина для того, чтобы она оставалась незнакомкой.