Ежевичная водка для разбитого сердца - Рафаэль Жермен Страница 15

– Отлично, – сказал Никола и сел перед нами, потирая руки. Он отпил большой глоток из стакана Катрин и посмотрел на нас. – Ну что, слушать будем или как?

– А тебе не терпится, да? – спросила я, чуть улыбнувшись. – Ты же мужик, чего ж так возбудился, а?

– Я не возбудился, просто любопытно, что он там оставил за сообщение… – Он осекся, увидев, что я смотрю на него все с той же ехидной улыбкой. – Слушай, я, пожалуй, решу, что ты была куда приятней, когда орошала слезами все наше белье!

Он, однако, взял меня за руку, звонко ее поцеловал. И тут же поторопил:

– Ну, давай же! ДАВАЙ! – и показал на телефон.

Мы прослушали сообщение. Голос Флориана не успел сказать «пока», а мы с Катрин уже кричали наперебой: «Он действительно не такой, как всегда!», «Ему плохо, это ясно, ему плохо. Ведь ему плохо, да?», «Как вы думаете, что он хотел сказать своим «забудь»?» и особенно: «Нет, скажите на милость, как это он говорил с моей матерью?!»

– О’кей, тайм-аут! – крикнул наконец Никола. – Будем разбираться поэтапно. Здесь есть над чем подумать.

Как я их любила! Их внимание ко мне, их эмоциональность, тот факт, что они были взвинчены не меньше, чем я, от этого сообщения, трогали меня до глубины души и – я это знала – не давали мне закрыться в одиночестве своей комнаты и слушать сообщение в режиме нон-стоп сотни раз, а то и – что было бы катастрофой – звонить, может быть, даже не единожды, Флориану.

– Какое счастье, что вы у меня есть, – сказала я.

– Забей! – бросила Катрин, подняв руку к Никола, и они дали друг дружке пять. Я готова была прижать их обоих к груди и задушить в объятиях, так я их любила.

– Так. – Никола собрался что-то сказать, но передумал. – Сначала надо выпить.

– Нет, Нико!

– Надо! Я сейчас.

Он ушел в кухню, забрав наши стаканы. Не успели мы с Катрин еще раз прослушать сообщение до конца, как он уже вернулся.

– Ух ты!

– Я пять лет держал бар, не забыли? – Он поставил перед нами три полных стакана. – Итак. Тут есть три важных пункта: номер один – тон. Затем – искренность его извинений и пункт два-прим: что он хотел сказать своим «забудь». И наконец, третье: Жен, как ты себя ощущаешь? Такая повестка дня вас устраивает?

– Ух ты, – повторила я – других слов не нашлось, чтобы выразить восторг его умением разложить все по полочкам. – Мне даже захотелось сделать тебе предложение.

Никола повернулся к Катрин:

– Она такая с тех пор, как вы вернулись из бара?

Катрин кивнула.

– Вот и хорошо! – улыбнулся Никола. – Не знаю, что это значит, но так-то лучше, чем реветь на диване. Это больше на тебя похоже.

Я чмокнула его в лоб:

– Ну что, я начну? Хотите знать мое мнение о тоне?

– Валяй, – кивнул Никола.

Следующие два часа мы пили коктейли, доедали прямо с блюда оставшиеся макароны и анализировали сообщение Флориана. Был ли причиной эйфории удар хлыстом – встреча в баре? Или так подействовала текила Эмилио? Или падавший за окном снег, создававший ощущение, что мы живем в коконе, под надежной защитой от внешнего мира? Я получила, как ни странно, массу удовольствия. Мы смеялись, разрабатывали абсурдные теории; в успокаивающем тепле любви моих друзей я чувствовала себя сильной, и все было под контролем.

Мы пришли к следующему выводу: Флориану искренне жаль. Это было бесспорно, и основанием для нашего решения служил его сокрушенный и неловкий тон, так на него непохожий. Его «забудь» тоже подтверждало нашу теорию: он сказал в этом сообщении, которого мы наслушались ad nauseam: «Надеюсь, что ты сможешь… Vergiß das…»

Не такой он все-таки дурак, чтобы думать, будто я его прощу.

Его поступку – на этом сошлись мы все – не было прощения. Даже если ему искренне жаль, без устали повторяли мы. Я спрашивала себя, не решаясь поделиться с друзьями, долго ли смогу удержаться на этой реваншистской позиции. Личный опыт подсказывал мне, что, как только друзья лягут спать и пройдет действие текилы, мое негодование может, увы, растаять, как снег на солнце…

Ну и ладно!

Зато сейчас я была полна праведного гнева и радостно посылала проклятия на голову Флориана: его рациональность и его жалость оскорбляли меня.

Выдвигалась идея, что он не мог не подозревать, что столкнется со мной, нарисовавшись в баре Нико. Но это предполагало подлинную жестокость с его стороны, а я слишком хорошо его знала, чтобы исключить такую возможность. Он мог быть обидно холоден, мучительно непреклонен, но он не был жесток. И он был хорошо воспитан – даже до смешного хорошо: его вежливость и маниакальная забота о том, чтобы не поступить неуместно или некорректно, были для меня неиссякаемым источником шуток в пору нашей совместной жизни.

«Значит, он просто идиот», – пришла к выводу Катрин, когда мы исключили жестокость как двигатель его действий. И правда: было ли другое объяснение, кроме глубокого идиотизма, чтобы оправдать такой поступок?! Я так боялась, как бы кто-нибудь из моих друзей не сказал это раньше меня, что сама воскликнула: «Любовь! Любовь делает человека идиотом!» Катрин и Никола промолчали, но переглянулись, и этот взгляд не ускользнул от меня. Если чертова хипстерша выразила желание пойти в бар Нико, может ли быть, что Флориан, обычно такой предусмотрительный, как ни в чем не бывало надел пальто, сказав себе: «Она никуда не выйдет»?

Что до моего самочувствия… до этого мы еще не дошли. Мое настроение – увы, я это слишком хорошо понимала – могло измениться с минуты на минуту. Я подозревала, что Никола особенно хочется знать: есть ли у меня безумное желание позвонить Флориану? Или допускаю ли я, что безумное желание позвонить Флориану у меня появится – что, в сущности, одно и то же. Я опять предвосхитила их тревожный вопрос, заверив, что не имею, по крайней мере сейчас, никакого желания звонить моему бывшему. Я слишком на него зла! Да и потом вряд ли позвоню: я слишком горда. «Торжественно обещаю вам, что не стану сегодня ночью прятаться под одеяло с телефоном», – сказала я им. Это обещание я дала и себе, потому что остатки здравого смысла подсказывали мне, что делать этого не следует ни в коем случае. Пусть потомится, черт бы его драл. «Пусть почувствует себя виноватым, – сказала я Катрин и Никола. – Все равно это национальный вид спорта в Германии».

Конечно же, я надеялась, от всей души надеялась, что он перезвонит. Что оставит еще сообщения, одно другого сокрушеннее! Но об этом я не говорила. Я прекрасно знала, что друзья и так догадываются о моих мыслях.

Около половины девятого Никола сходил за Ноем в соседнюю квартиру. Они с Эмилио ходили есть гордитас и польо асадо ^[28] в маленький ресторанчик в Розмоне, и на груди у Ноя красовался значок с изображением Че. «А мы голосуем лево, а?» – спросил он с порога, и, закрывая дверь, мы услышали смех Эмилио.