Сезон любви - Анастасия Доронина Страница 15

Лапутин смотрел на меня, вытаращив глаза. Мне даже показалось, что с его пухлых губ с редкой порослью юношеских усов вот-вот сорвется то самое слово, изучением которого он так хотел заняться.

— В то же время от смачных ругательств, по мнению древних, была и практическая польза, — продолжала я. — В дом, где люди ругаются, проникают бесы, ангелы же покидают такое жилище. Крепкое словцо использовалось в роли оберега: нецензурной бранью прогоняли лешего, домового, русалку, ходячего покойника, вампира и прочую нечисть. Есть множество поверий о пользе ненормативной лексики: «Хочешь отогнать грозовую тучу — брось в нее молот и матерно выругайся». Костерили и близкого человека, если хотели уберечь его от злых сил. Бранили младенца, чтобы не сглазить его. Чертыхались и на Масленицу, сжигая чучело, и даже более того — ритуал сопровождался непристойными шутками и жестами. Перед началом сева в Полесье рекомендовалось троекратно выругаться матом; в Пермской губернии крестьянин перед началом сева обязательно раздевался донага и ударял мешком из-под льна по своим ногам, произнося непристойный приговор. Матерились при изготовлении водки, чтобы она была крепче и «злее». Выражались, выкапывая лекарственные травы и корешки, с целью увеличить их лечебную или ядовитую силу.

Я перевела дух. Прихлынувшая к щекам кровь горячила лицо: впервые в жизни я отстаивала перед кем-то правоту дела, которым занимаюсь! И подумать было невозможно, что это может быть так интересно!

— Идите, Лапутин, — я могла бы поведать этому дурачку еще много интересного по интересующей его теме, но прозвенел звонок, и аудитория начала наполняться другими слушателями. — И подумайте на досуге о пользе фольклористики. Поверьте мне на слово, предки будут вам за это очень благодарны.

Студент пошел к двери, и спина его выражала безмерное удивление. Лапутин даже два раза на меня оглянулся.

* * *

Выйдя из университета, я немного постояла на крыльце, насыщая легкие холодным осенним воздухом. Прохожие, передвигающиеся быстрой трусцой, бросали на меня удивленные взгляды. А я стояла, раздумывая, — куда мне пойти? Только ни в коем случае не домой, не в омут привычного одинокого вечера. Не туда, где я могу снова увязнуть в болоте моей безнадежной любви. Потому что любой уголок моей квартиры хранил воспоминания о Вадиме…

Стоп! Не думать, не думать об этом! Вчера я дала самой себе слово как следует разобраться в собственном «Я». А значит, надо попробовать предпринять что-нибудь такое, что позволит взглянуть на себя со стороны. Как бы это сделать? Не перед зеркалом же стоять, в самом деле!

Хотя…

«Я смотрел и думал, где я вас видел… А потом вспомнил. Вы — точная копия с моей любимой картины „Портрет девушки, светлой мыслями и ликом“, — вдруг вспомнились мне слова моего вчерашнего демона, Константина Васенина. — Это малоизвестное, но от этого не менее магнетическое полотно. Я специально езжу в Останкинскую усадьбу, чтобы посмотреть на него. Если бы эта картина не была написана около двухсот лет назад, я был бы уверен, что художнику позировали вы».

В голове моей еще звучали эти слова, а ноги уже несли к Кремлю, в двадцати минутах езды от которого располагалась усадьба-музей Останкино…

«Портрет девушки, светлой мыслями и ликом».

Я нашла его не сразу. Я шла к нему, вслушиваясь в чарующую мелодию, которая проступала во мне, как кружево на оконном стекле в морозный день, от чего холода начинают казаться вовсе и не такими уж страшными.

Я миновала Церковь Живоначальной Троицы, дотронувшись рукой до шершавой стены из красного кирпича, посмотрев на белый резной камень вверху и пожелав себе — спокойствия. Прошла уединенными тропинками старинного парка, наслаждаясь его первозданной тишиной. Казалось, эту тишь не нарушали уже два или три столетия… Строгая красота дворца передавала достоинство и гордое величие всему, что находилось в этой усадьбе. Даже мне. Достоинства мне не хватало уже много, много лет, и сейчас я как будто впитывала его всем своим существом. «Дай мне силы… дай мне силы… Силы — и больше ничего!», — шептала я слова беззвучной молитвы. Здесь, в тиши и покое, вдалеке от сутолоки большого и бестолкового города, мои слова должны быть услышаны!

И, наконец, пройдя мозаичными полами поворотов и небольших залов этой удивительной усадьбы, вглядываясь в развешенные по стенам портреты давно умерших людей, я нашла тот, который искала…

* * *

«Девушка, светлая мыслями и ликом», была вовсе не похожа на меня! Только такому романтическому безумцу, как Васенин, могло прийти в голову найти в нас хоть какое-нибудь сходство.

Я была всего лишь немолодой особой тридцати пяти лет, очень мало повидавшей в жизни и так же мало надеющейся на какие-нибудь перемены к лучшему. А с портрета на меня смотрела девушка, от которой как будто исходило свечение. У нее были не русые, как у меня, а черные волосы, и поток света, лившийся из левого угла картины, касался этих волос, играя на них синеватыми бликами. Губы хоть и были очень правильной формы, не выделялись на этом лице, но именно их загадочная улыбка и создавала на полотне атмосферу сияния. А главное — глаза. Они смотрели прямо на меня. Чистый до прозрачности взгляд, от которого волнами, как от брошенного в воду камня, исходили тепло и доброта. Прекрасные, дивные глаза, хотя на дне их можно разглядеть глубоко запрятанную усталость…

— Очень похожа, не правда ли? — услышала я сзади знакомый, чуть хрипловатый голос.

«Откуда он здесь? Этого не может быть! Мне, наверное, мерещится!»

— Я был у этого портрета еще утром и сразу понял, что не ошибся.

Я обернулась. Константин Васенин, одетый в очень светлый плащ из какого-то заморского материала, стоял в пяти шагах от меня. Частично его худощавая фигура расплывалась в полумраке музейного зала, и пианист в светлом плаще походил на инопланетянина, явившегося морочить ни в чем не повинную меня.

Больше в этом зале не было никого — только мы двое.

— В чем не ошиблись? — пробормотала я, чувствуя, как враз ослабели ноги. Кажется, я даже покачнулась. От неожиданности?

— В том, что этот портрет как будто списан с вас. Верите, нет — я думал об этом весь сегодняшний день. Просто наваждение, вы случайно не ведьма? Как ни пытался отвлечься от этих мыслей, все равно не получалось. Бросил все, решил поехать сюда и еще раз убедиться.

— Убедились?

— Да. Вы не ведьма. У ведьмы не бывает такого открытого и в то же время такого беззащитного лица. Вы — фея. Или нимфа. Да, именно так: нимфа! Нимфа, которая не осознает своего очарования и от этого кажется еще божественней.

Эти слова он произносил несерьезным, шутливым тоном. Нужно было пошутить в ответ, сказать что-нибудь остроумное и одновременно немножечко колкое — чтобы не забывался, но я стояла месте, как прилипшая к полу, и ощущала в голове звонкую пустоту. «Спокойно, — подумала я, — появление этого человека может лишить меня равновесия, которое я с таким трудом завоевала за сегодняшний день!»