Красотки из Бель-Эйр - Кэтрин Стоун Страница 15

Уинтер серьезно кивнула.

– Я потратил много лет, обвиняя отца в том, что он избегал нас намеренно.

– А сейчас?

– Мы нечасто видимся. Он вернулся в Хьюстон, женился на ком-то своего возраста. – Марк криво усмехнулся. – Мы никогда не будем близки, но моя злость… моя злость… ушла.

– А твоя мать? – нерешительно спросила Уинтер, думая о своей очень несчастной матери.

– Тут конец счастливый. После развода, как только сестры и я вышли из подросткового возраста, мама вернулась в школу. Последние десять лет она с удовольствием преподает в средней школе английский. Итак…

– Итак?

– …теперь ты знаешь обо мне все. А ты? Расскажи, кем ты хочешь быть, и о своей семье.

Уинтер в задумчивости посмотрела на их руки, на сильные пальцы Марка, переплетавшиеся с ее пальцами. Теперь она чувствовала себя в безопасности, почти настолько в безопасности, что готова была поведать ему свои тайны и мечты… но он только что сказал, мягко дал понять, что она не должна на него рассчитывать, он не может, не будет рядом с ней всегда. Уже завтра его может здесь не быть.

Уинтер высвободила свою ладонь, встала и начала убирать со стола.

– Уже поздно.

Марк стал ей помогать.

– Ладно. В следующий раз.

– В следующий раз?

– В эти выходные, если ты свободна. Начиная с вечера пятницы я свободен до пятого июля.

– Тебе дали отпуск?

– Нам дали символический перерыв между младшими и старшими курсами. Хотя это больше чем символ. Они хотят, чтобы у нас было время на подачу заявок на практику. Моя уже почти готова, потому следующую неделю я хочу провести в Сан-Франциско. Мы уже несколько лет не собирались с мамой и сестрами под одной крышей. – Марк встал позади Уинтер, обнял ее за талию и поцеловал в шею. – Но я еду только в понедельник утром, поэтому подумал, что, если ты свободна, мы могли бы провести время с вечера пятницы до понедельника вместе.

– Я свободна.

– Можно куда-нибудь пойти.

– Да. – Уинтер повернулась к нему лицом. – Или можем остаться здесь.

– Или можем остаться здесь.

* * *

Эллисон была странно молчалива, осознала Уинтер, сворачивая с Белладжо направо и минуя кирпичные колонны, отмечавшие въезд в клуб.

Когда Уинтер приехала ровно в половине седьмого, Эллисон была бодра и оживленна – готовая сесть в седло и уверенная в правильности своего решения, но пока они ехали от Санта-Моники до Бель-Эйр, энергичные высказывания иссякли.

Молчание Эллисон позволило Уинтер уплыть, унестись вслед за своими мыслями к чудесным воспоминаниям прошедшей ночи и этого утра. Прибрав на кухне, они с Марком отправились в постель – спать. Они не занимались любовью. Они лишь нежно поцеловались и в объятиях друг друга погрузились в сон и теплые прекрасные мечты. А утром, за полчаса до будильника, они проснулись и занимались любовью, пожелав друг другу нежного доброго утра и хорошего дня и пообещав новую встречу…

Уинтер поставила свой «мерседес» на почти пустой стоянке только для членов клуба. Она услышала отдаленный стук теннисных мячей, отлетающих от ракеток, и решила, что два других «мерседеса», «джэг» и «силвер клауд» принадлежат четырем из многих клубных фанатиков тенниса. Уинтер уже собиралась пройтись насчет физического совершенства этих фанатиков, когда увидела лицо Эллисон.

Розовый румянец возбуждения пропал. Кожа Эллисон натянулась и посерела вокруг изумленных зеленых глаз. Она сидела, застывшая и напряженная, лежавшие на коленях руки сжались в кулаки так, что побелели костяшки пальцев.

– Эллисон?

– Не могу поверить, – слабо прошептала Эллисон.

Ее сердце трепетало, как воробей, стараясь вырваться из груди, голова кружилась, в легких не хватало драгоценного воздуха. Ей было страшно.

Нет, поняла Эллисон. Это больше чем страх, это паника! Она вспомнила, что учила о панике, о приступах паники в вводном курсе по психологии, который прослушала, чтобы выполнить требуемый в Калифорнийском университете минимум по социальным наукам. Симптомы совпадали: паника явилась из ниоткуда, без предупреждения, быстрая, властная; сердце колотилось; мир плыл от тошнотворного страха; дыхания не хватало; и ее поглотило чувство обреченности.

«Нет, – сказала себе Эллисон. – Это страх, может быть, паника, но не приступ паники. И что бы это ни было, я могу с этим справиться».

– Ты же знаешь, что тебе не обязательно это делать, – сказала Уинтер. – По мне, так это вообще глупая затея.

– Нет, Уинтер, я должна, – медленно возразила Эллисон. Как трудно говорить! Ее мозг был уже полностью поглощен внезапно ставшими удивительно трудными задачами – попытаться дышать и попытаться унять сердцебиение. Дополнительная задача по подыскиванию слов и их произнесению была почти невыполнимой. – Я должна.

«Я должна. Я не могу всю жизнь прожить с этим страхом. Из-за этого я никогда не смогу снова ездить верхом! Возьми себя в руки», – резко сказала себе Эллисон. Но как?

– Тебе не обязательно ехать сегодня, Эллисон.

– Нет, обязательно, – выдохнула она. Разговор был сражением с пустыми легкими, борьба за драгоценный воздух. – Уинтер, мне нужно, чтобы ты была на моей стороне.

– Я всегда на твоей стороне, Эллисон, ты же знаешь.

– Да.

Да. Слова Уинтер напомнили Эллисон о других битвах, которые она вела и выиграла. И Уинтер была рядом, помогая ей, когда Эллисон заново училась говорить, читать, писать и ходить.

Эта… эта глупая паника… просто ничто по сравнению с тем, что было. Ничто. Эллисон силой втолкнула это слово в смятенный разум, повторяя его снова и снова, как мантру: «Ничто. Ничто». Чудесным образом она почувствовала некоторое успокоение.

– Я чувствую себя нормально.

– Точно?

– Да. – «Во всяком случае, лучше». – Идем.

Чудо продолжалось. Ноги, неуверенно, дрожа, но двигались, сердечный ритм удалось перевести со стремительной скачки на легкий галоп.

Уинтер и Эллисон шли на конюшню по дорожке, посыпанной белой мраморной крошкой, по обеим ее сторонам росли бледно-розовые розы. По мере приближения к конюшне аромат роз стал вытесняться запахами влажного сена, начищенной кожи и лошадей. Знакомые, некогда любимые запахи оживили в памяти Эллисон ее мечты.

Эти мечты умерли в тот день, когда произошел несчастный случай, но Эллисон этого не знала, не чувствовала пустоты, осознание пришло позже. Долгие месяцы выздоровления были заполнены другими задачами. Сердце и разум Эллисон, ее силы и воля были направлены на то, чтобы снова стать здоровой.

Только после того как должным образом срослись кости, а поврежденные нервы лишь иногда посылали сигналы боли и золотисто-рыжие волосы закрыли рубцы на голове и снова превратились в густую гриву, только тогда пришло осознание. Чувство появилось раньше, чем оформилась мысль, болезненная пустота заполнила то место в ее сердце, где всегда жили мечты.