Любви хрустальный колокольчик - Елена Ярилина Страница 15

— Саша, ты что, хочешь сказать, что я нарочно все это придумала? Ах нет? Вот и ладно, главное, что ты ведь хочешь обойтись без всяких осложнений и поскорее встать на ноги? Значит, надо вылежать положенное время. Да, Света моя соседка, но это совсем не мешает ей быть хорошим врачом. Но если ты ни ей, ни мне не доверяешь, то давай положим тебя в больницу. Доверяешь? Ну хорошо, ты мне вот что тогда скажи, что с тобой, собственно, вчера произошло? Кто так с тобой обошелся? Ах, несчастный случай. Ничего себе! Тебе лучше знать, что с тобой на самом деле произошло, я не собираюсь тебя допрашивать, ты человек взрослый, полагаю, знаешь, что делаешь. Но позволь дать тебе совет на будущее: Москва — город отнюдь не безопасный, и не стоит по нему без особой нужды поздно разгуливать.

Как же я устала с этим Сашей — любой пустяк превращает в проблему, ну и характер! У меня сложилось впечатление, что любое мое прикосновение его раздражает, ладно, хоть терпит молча. А вот со Светкой он неожиданно разговорился, подшучивает даже над ней. Мне показалось, он ей весьма понравился, а это совсем даже неплохо. Она всего на два года его старше, это сущая ерунда. Оба молоды, свободны, чего еще желать? Кто знает, может быть, это судьба?

Наконец-то Саша стал ходить, уф-ф, как гора с плеч. Со мной он как-то странно себя ведет. С одной стороны, стал больше разговаривать, нет былой надменности, но с другой — смотрит так, словно я его личный враг. Не может же быть, чтобы он все еще обижался из-за тех несчастных рубашек. Я ведь выстирала всю его одежду, в которой он был, когда его избили, так что вполне себя реабилитировала.

* * *

Тьфу! Ну надо же так опростоволоситься! Я легла сегодня довольно рано и почти тут же уснула. Проснулась от непонятного звука — словно где-то скулил щенок. Пошла на этот звук, а это Саша у себя в комнате — спит, во сне плачет. Вспомнила, как Зина, его мать, жаловалась мне на его ночные кошмары. Потрясла его за плечо, но он не проснулся, только еще жалобнее заскулил. Решила перевернуть его на другой бок, по опыту знаю, это лучше всего помогает. Стала переворачивать, а он проснулся, резко сел в кровати, зажег бра и на меня уставился. Только я открыла рот, чтобы объяснить ему, почему я здесь нахожусь, он вдруг выдает:

— Что вы здесь делаете, Евгения Михайловна? Да еще в таком виде?!

Я глянула на себя в растерянности — халат второпях я не надела, ночная рубашка короткая и почти прозрачная. Смутилась, естественно. А он продолжает все тем же издевательским тоном:

— Я давно понял, что нравлюсь вам, так что можете не краснеть, но все-таки никак не ожидал, что вы будете сами себя предлагать. Вы мне показались женщиной гордой, во всяком случае поначалу.

Не знаю, как я не умерла на месте от его слов. Мне стало так худо, что я повернулась и молча, как последняя дурочка, пошла к себе. Хорошо еще, что хватило сил обернуться на пороге.

— Ты плакал во сне, поэтому, и только поэтому я пришла. Извини, если оскорбила твою стыдливость, но за свою нравственность можешь не опасаться.

И почему у меня все так глупо получается? Хотела ведь помочь, а нарвалась на оскорбление. Ну и самомнение же у этого молокососа! А все потому, что он заметил мою нечаянную реакцию в те моменты, когда я его раздевала и обтирала. Но ведь это же рефлексы, черт бы их подрал! Ни один человек не в состоянии управлять ими, во всяком случае, я об этом не слышала, и потом, это же никак не проявилось, я не сделала ни одного лишнего, и уж тем паче ласкающего движения. Так что не за что меня оскорблять, неблагодарный свин! Ну и пусть думает обо мне все, что ему угодно, мне наплевать на его мнение. Уснула я только под утро, но спала мало, Саша разбудил. Постучал ко мне, видно, хотел поговорить, но я не откликнулась. Может, это и малодушие, но ни видеть его, ни говорить с ним не хотелось. Скорее бы он уехал к себе домой или же нашел другое пристанище. Надо будет сказать ему об этом прямо.

Я только налила себе чашку чаю, как вошел Саша. По моим расчетам, он еще должен был находиться на работе и вернуться нескоро. Поэтому я чувствовала себя вполне свободной не только от его присутствия, но даже и от мыслей о нем. Мне недавно пришло в голову кое-что интересное, такое, чем бы я могла заняться не по заказу, а для себя. Я вдруг вообразила, что и сама могла бы попробовать что-нибудь написать. То есть не совсем уж вдруг, мне и раньше приходили в голову такие мысли, я даже делала некоторые попытки, но робкие и неудачные. А сейчас чувствовала в себе уверенность, даже и контуры кое-какие проступили. Я была настолько захвачена планами, что не слышала, как объявился жилец. Но и в тот момент, когда я увидела его уже на кухне, я была еще вся не здесь и мне настолько было не до него, что я ощутила его как досадную помеху, не более. Совершенно машинально я молча кивнула ему и так же машинально стала делать себе бутерброд с сыром.

— Евгения Михайловна, здравствуйте. Я специально пришел пораньше, чтобы поговорить с вами. Я должен извиниться за ночной случай, просто спросонья плохо соображал. Надеюсь, вы не очень рассердились на меня и сможете простить. Почему вы так странно на меня смотрите? Все еще сердитесь? Я вполне понимаю вас, но даю слово, что ничего подобного больше не повторится.

— Ах, ну хорошо, хорошо! Чаю хочешь?

За исключением трех-четырех дней его болезни, он никогда здесь не ел, а чай, по-моему, и вовсе не любил. Но меня очень волновало сейчас то манящее, то новое, чем была полна моя голова, а Саша своими несвоевременными разговорами меня отвлекал. Поэтому я сказала ему первое, что пришло на ум, лишь бы отстал. Кажется, он очень удивился моим словам, однако послушно взял чашку. Я рассеянно следила за ним, углубленная в свои мысли.

— И все-таки вы какая-то странная сегодня…

— Почему странная? По-моему, как всегда.

— С вами ничего не случилось? Вы здоровы?

— Просто задумалась. Так что ничего не придумывай и не волнуйся за меня.

То ли его вывело из равновесия мое поведение, то ли раздосадовало, как слабо я отреагировала на его извинения, только повел себя Саша весьма бесцеремонно. Подошел ко мне, взял за плечи и слегка встряхнул. Но то, что для него было слегка, для меня оказалось весьма ощутимым. Зубы мои лязгнули, я очень больно прикусила кончик языка, и, самое печальное, мысли, которые становились все более подробными и красочными, разом вылетели из головы. Я молча уставилась на него, потом, в считаные мгновения, воспоминание о ночном унижении наложилось на этот нелепый случай, и я сделала то, на что не считала себя способной, — размахнулась и с силой ударила его по лицу. От удара зажгло ладонь, что еще больше разозлило меня.

— Не смей трогать меня! — рявкнула я, налила себе еще чаю и продолжила: — Что ты меня трясешь? Я тебе не дерево. И вообще, ходишь тут, лезешь ко мне с разговорами, мешаешь думать да и жить тоже.

Последнее я сказала уже совсем не знаю зачем. Вид у Саши был совершенно потрясенный, видно, оплеухи, да еще такой звонкой, он в жизни не получал. Он молча топтался рядом, не зная, что ему сказать или сделать. Так ничего не придумав, развернулся уходить. Умиротворенная тем, что противник оставил поле битвы, я тут же совершила ошибку, пожалев своего недавнего врага: