Дневники Зевса - Морис Дрюон Страница 15

Так нам случается, особенно в юности, давать обеты, которые со временем перерастают в сожаление о том, что мы их дали или что нарушили их. Такие обещания — знаки мимолетной усталости, которая ослабляет наше воображение. В этот миг мы соглашаемся видеть другого таким, каким он видит себя сам, то есть единственным во Вселенной. Он становится средоточием, сутью, убежищем. И мы грезим об отдохновении в тех самых объятиях, которые вызвали нашу усталость.

То, что верно для существ, верно также для дел, которые мы выбираем. Усилия, посвященные им, силы, которые мы на них тратим, ограничивают наш кругозор и вынуждают видеть только их...

Углубившись в извилистое ущелье, чтобы выйти из долины, я вдруг услышал голос, низкий и мрачный, который произнес:

— Вижу, тут обращаются ко всем, кроме меня.

Вздрогнув, я стал тщетно вглядываться в окружавшую меня тень. На какой-то миг я даже испугался, не отец ли это притаился за какой-нибудь горой. Но голос был женский, и он продолжал:

— А я ведь старше этих малявок, что учат тебя уму-разуму. И тоже изрекаю предсказания, да подольше, чем они.

— Кто ты? Где ты? — вопросил я, озираясь.

— Неблагодарны те, кто не узнает меня! — гремел голос. — Если бы не я и не мой совет твоей матери скрыть твое рождение, ты не был бы сейчас таким большим и сильным и не забавлялся бы, хоть лежа, хоть стоя, с девчонками из моего потомства.

Тут до меня дошло, и я вскричал:

— Бабушка?! Так это ты, бабушка? Но где же ты?

— Под твоими ногами.

Я бросился на землю, восклицая:

— Спасибо тебе, дорогая бабушка Гея! Не знаю, как выразить свою благодарность!

— О! Я не ради тебя старалась. Я сделала это наперекор другим.

— Прости мое удивление, — продолжал я. — Если я не сразу обратился к тебе, то лишь потому, что Фемида мне сказала, будто ты уже не занимаешься прорицаниями.

— Моя дочь Закон вечно корчит из себя всезнайку...

Тут я услышал долгое ехидное клохтанье в глубинах Земли.

— Впрочем, все мое семейство только и желает, чтобы я молчала, — добавила Гея.

— Но не я, бабушка, не я!

Последовала довольно долгая пауза. Я прижал ухо к камням. Был ли этот доносившийся снизу глухой гул дыханием Земли? Или то были ее тайные размышления? Наконец голос снова долетел до меня:

— Ты сможешь одолеть своего отца, только если освободишь сторуких и одноглазых.

В то время я совершенно ничего не знал о сторуких и одноглазых, даже слова эти мне были неизвестны. Не знал я также, что прародительница Гея, ревнуя к собственному потомству и пребывая в скверном настроении, натравливала одних своих отпрысков на других и всегда была готова ненавидеть того, которому прежде помогала одержать победу.

— Бабушка, а кто такие сторукие и одноглазые и где мне их отыскать? — спросил я.

— Это уж твоя забота, мой мальчик. Я и так поведала тебе достаточно.

Я настаивал, ждал, но тщетно; больше ничего не смог от нее добиться. Наверняка Гея уже злилась на меня. Я встал и, озадаченный, снова двинулся в путь.

Больше мне не довелось непосредственно общаться с праматерью Землей. Но какие бы трудности впоследствии ни доставлял мне ее непостоянный нрав, я не могу недооценивать главную услугу, которую она мне тогда оказала.

Источник забвения. Встреча с Памятью

Я шел вперед сквозь ночь, ища укромное место, чтобы поразмыслить и выспаться. Двигался я в сторону Востока, думая, что, быть может, восходящее солнце сделает яснее темное прорицание Земли. И в самом деле, как раз на этом пути в голове моей просветлело, но не от солнца. Вразумило меня другое. То, чего мы желаем по-настоящему и ради чего готовы сделать усилие, рано или поздно приходит к нам, но всегда не так, как мы себе представляли.

Пройдя около двухсот ваших стадий, я попал в ущелье гораздо более узкое, чем Дельфийское. Со всех сторон там шумели, журчали, лепетали и перешептывались ручьи. Казалось, там сошлись все голоса вод. Дивно прозрачный воздух был напоен несравненной сладостью. Млечный Путь над скалами был так густо насыщен звездами, что можно было обрисовать его контур: длинную богиню, томно вытянувшуюся в своем искрящемся сне.

«Какое прекрасное место — Земля, — думал я. — Спасибо, бабушка!»

Однако при этом я испытывал грусть, какое-то чувство удрученного одиночества. Блаженство вполне может окрашиваться смутной тоской, оттого что нам не с кем его разделить. Я подумал о Фемиде. Почему я не попросил ее сопровождать меня, зачем оставил ждать меж двумя утесами?

Когда я лег, ко мне вернулись некоторые из детских страхов. Я уже не был так уверен в своих будущих победах.

Запахи травы, в которой я вытянулся, напомнили мне об Амалфее.

Дорогая малышка Амалфея! А что, если я когда-нибудь разыщу тебя на родном острове и оставлю при себе?

Вытянув руку, я удостоверился, что Эгида рядом. Осторожность...

Да, в ту ночь я испытывал некоторую усталость.

Придвинувшись к ближайшему ручью, я низко склонил голову к воде и позволил ей струиться по моему лицу. Словно божественно легкая и прохладная рука коснулась моего чела. Я припал к ручью и стал пить долгими глотками. Никакая другая влага никогда не казалась мне столь сладостной. Я тотчас же заснул.

Не имею понятия, как долго я проспал. Одну ночь богов — семьсот тысяч ваших? Или только время одной человеческой жизни? Не знаю. Когда я проснулся, солнце прошло уже добрую часть своего пути. Все вокруг отливало голубизной. Прозрачный купол неба — голубой; узкий поток, пробивающийся водопадами меж серо-голубых камней, — голубой; голубые ключи, бьющие в голубой тени деревьев; сине-голубая листва, водоросли и кресс-салат; голубоватое серебро голышей под мерцающей водой; голубая светящаяся дымка, рисующая очертания далеких гор; и голубые, еще более голубые, чем все остальное, склонившиеся надо мной глаза.

Я сел.

— Где я? И кто я?

Великая тревога охватила меня, поскольку я совершенно не помнил ни как, ни когда я сюда попал. Не помнил больше ни одного своего поступка, ни одного лица, ни одного места. Не помнил больше ничего, даже как меня зовут. Осталось только туманное впечатление, что я жил, — как вы смутно осознаете, проснувшись, что видели какой-то сон.

Голубые глаза, продолжавшие смотреть на меня, сощурились с выражением ироничной нежности, и богиня, которой эти глаза принадлежали, сказала мне:

— Ты утолил жажду из источника забвения. Его вода вытекает из Леты, ее пьют души умерших, чтобы забыть о земной жизни, и души тех, кто возвращается на землю, опять получив тело, чтобы забыть о загробном мире. Так каждое существо может верить, что у него новая душа, хотя ее почерпнули из общих запасов его вида и Вселенной. Однако каждый прав, веря, будто у него особая душа, потому что на какое-то время он и впрямь уникален.