Лебяжье ущелье - Наталия Ломовская Страница 15

Увы, тут снова вмешалась родня покойной жены. Каким образом донеслись до этого сплоченного и сильного клана, бывшего в милости у императора, вести о грядущем мезальянсе, было неизвестно, но представители его вскоре явились к графу и предъявили свои требования. Они не допустят неравного брака, позорящего святую память покойной графини. Татарский граф вышел из себя, но ему вовремя напомнили о том кратком периоде помрачения сознания, который случился с ним после смерти первой жены. Свидетельства его безумия есть, чего же проще вынести их на свет божий и на суд людской, признать его недееспособным, взять под опеку, а то и вовсе – заточить навеки в дом скорби? Это вполне в силах человеческих, тем более в силах таких могущественных людей, как отец и братья покойной графини Строганцевой!

Пока эти стороны бодались между собой, девица Гиро разрешилась от бремени, произведя на свет девочку. Таким образом, говорить больше было не о чем. Еще одна дочь была Илье Васильевичу ни к чему, такого добра и так полон дом. К тому же малютка оказалась на редкость дурна собой – хотя люди знающие говорили, что она – вылитый отец. Малютка Маргарита не получила ни капли от материнской красоты, в нее словно целиком перелились татарские крови графа, но это сходство не задело сердца Строганцева. Клотильде предложено было на выбор – либо отправиться к себе на родину, либо поселиться в далеком поместье графа. Разумеется, и в том, и в другом случае ее положение было бы худо-бедно обеспечено…

Отчего мадемуазель Гиро выбрала пензенскую деревушку, а не родной Париж? Быть может, стыдилась возвращаться на родину с незаконнорожденной дочерью на руках, или привыкла к России, или надеялась быть все же поближе к своему возлюбленному графу, чтобы тот рано или поздно вспомнил о ней и приблизил к себе? Но и в последнем случае ей стоило бы уехать во Францию, ведь Строганцев посещал Париж куда чаще, чем российское захолустье…

Деревня Васильевка, ввиду отдаленности от основных графских земель, пребывала в запустении. Барский дом едва-едва держался, что называлось, дышал на ладан, управляющий был вор, мужики все перепились и обленились и частью были в бегах. Что ни год – то пожар или недород, а между тем на доходы с этой деревни едва в пятьдесят душ и предстояло существовать французской подданной с дочерью. Однако Клотильда проявила удивительную в ее случае хватку и сметливость. Вор-управляющий был изгнан, а с помощью нового управляющего француженка за три года так взбодрила Васильевку, что ее было и не узнать. Лучше всего было то, что крестьяне прониклись любовью к своей новой барыне – той преданной, слепой и необъяснимой любовью, на которую только способен русский человек. Все, чего бы ни пожелала добрая Клотильда Ивановна, все делалось по ее, и делалось с радостью. Со своей стороны мадемуазель Гиро, а по-новому – помещица Гироева, не обижала мужичков, и прежде всего каждому из них подновила, а то и отстроила новую избу, сама же ютилась в полуразвалившемся доме, и дочь держала в черном теле. Маргарита Ильинична с детства терпела самую настоящую нужду.

Ее водили в затрапезе, в самом худом платьишке, которое можно было придумать. Она была почти всегда голодна – «господского» кушанья готовили мало, жалея урвать от хозяйства лишний кусок. Не раз и не два девочка во время обеда пробиралась в застольную, где столовалась прислуга, и хлебала вместе с девками толокно из деревянной миски. Но мать, точно чуяла, всегда являлась за дочерью и тащила ее обратно в покои, тонкими пальцами взявши за ухо, и ругала ее по-французски. Она ведет себя неподобающим образом, она будет наказана! Даже у крестьянских детей были праздники, когда их, принаряженных в новые платьишки и рубашонки, выпускали побегать по ярмарке, давали по пятачку на лакомства и игрушки. Недоступны были Маргарите эти немудреные радости, ни разу не отведала она кувшинного изюму, игристого кваса, сахарного петуха на щепочке, не водилось в ее детском обиходе ни тряпичной куклы, ни глиняной свистелки.

Илья Васильевич не баловал своими визитами Васильевку, и потому, кажется, никогда не узнал, что через пять лет после воцарения в ней падшей француженки деревня стала процветать. Помещичий дом был отстроен заново, были разбиты при нем парк и теплицы, мужики забыли, что такое голод, дворовые девки стали толстые и веселые, песенницы, и славились на всю губернию своим умением плести тончайшие кружева – этому их собственноручно научила Клотильда Ивановна. Урожаи прибывали сам-двадцать, пропорционально росло и население деревни. До времени хозяйствования Гироевой мужики приласкивали жен разве что кулаками… А теперь почему бы не жить в любви, если барыня каждому ребятенку радуется, жалует родильницу подарками и сама предлагает быть ребеночку крестной матерью? Клотильда Ивановна не препятствовала и бракам между дворовыми, и привнесла даже в свои имения дух французского легкомыслия, а именно, если какая-то из ее девок-кружевниц оказывалась вдруг с прибытком, то не наказывала виновную. Такая политика привела к тому, что население Васильевки в самое короткое время выросло втрое, и пришлось покупать земли по соседству. Как-то нечаянно Клотильда Ивановна приобрела и соседнюю деревушку. Это было уже солидное владение, и француженка взялась за строительство церкви. Небольшая, аккуратная, как яичко, церковь приняла и своего служителя, молодого батюшку с супругой и чадами. Вот и компания появилась у Гироевой, которая, к слову, давно приняла православную веру. Образованный, передовой священник и попадья из хорошей семьи, умевшая и музицировать, увлекающаяся чтением, чего лучше?

На фоне всеобщего благоденствия только одно существо казалось неприкаянным, а именно, дочка Клотильды Ивановны. То ли не хватило широкой души Гироевой на воспитание маленькой Маргариты, в крещении Марфы, то ли не могла она простить ей, что та непрошеной появилась на свет… Мать забыла, что, в сущности, именно незаконнорожденной дочери обязана она своим счастьем, и по-прежнему держала ее в забросе. Бывшая гувернантка худо-бедно выучила девочку читать, писать и болтать по-французски, преподала ей азы музыкальной грамоты, на том воспитание и закончилось. Пока мать занималась все расширяющимся хозяйством, Марфуша оставалась без присмотра, и, кабы не доброе внимание приставленной к ней горничной, девчушку просто бы клопы заели, куры заклевали! Теперь ее хоть кормили досыта, и в шестнадцать лет это была крепкая, статная, хотя и некрасивая девушка, но хорошая хозяйка и большая умница. О ее замужестве и речи не заходило. Во-первых, мешал статус байстрючки, но не в этом беда, при небольшом, но верном приданом она могла все же рассчитывать на приличную партию из числа захолустных помещиков. Главное, что, во-вторых, мать вовсе не желала уделять Марфуше в приданое хотя бы долю из своих имений, словно решив навеки оставить ее старой девой. Отец мог бы вспомнить о своей непризнанной дочери, выделить и ей кус, но у того были свои дела.

В законных детях Строганцеву не повезло. Его любимица, младшая дочь Любочка, умерла от воспаления легких, простудившись на последнем масленичном балу. Эта смерть так потрясла среднюю сестру, Веру, что тем же постом она высказала желание постричься в монахини, заявив отцу, что то была ее давняя и заветная мечта. Татарский граф воспротивился, но Вера была упряма и стала-таки Христовой невестой, унеся в обитель свое приданое.