Последнее лето - Елена Арсеньева Страница 15

Афиши Народного дома всегда были написаны затейливо, дажевычурно, и посетители не упускали случая посмеяться над «высоким штилем».Впрочем, сейчас Сашеньке было не до «штиля». Она безотрывно смотрела на однуфамилию, набранную жирным курсивом: «г-н Вознесенский», – и ей казалось, будтоалый цветок, спрятанный под шубкой, ожил и затрепетал от волнения. Словно быпочуял, кому он должен быть преподнесен!

Саша сдала шубку в гардеробную, осторожно, двумя пальчикамивзяла свой заботливо увязанный сверточек, огляделась – да и ахнула. Мужчин былоне слишком-то много, публика собралась в основном женская, но не это ошеломилоСашеньку: по фойе там и сям фланировали девицы с небольшими букетиками цветов.И это – Боже праведный! – это сплошь были герани, редко розовые, еще реже– белые, но в подавляющем большинстве именно того же алого, искреннего, сердечногоцвета, что и у нее. Эти цветы предназначались артистам, но, хоть в афишезначилось пять фамилий, можно было не сомневаться, что ни г-н Манин (лысый итолстый, с носом-пуговкой), ни г-жа Маркова (всегда сильно набеленная инарумяненная, с неестественным, даже мертвенным лицом, – между прочим,супруга начальника сыскного отделения, человека, несмотря на должность, весьмаснисходительного и даже позволявшего жене время от времени появляться на сцене– правда, лишь в благотворительных спектаклях), ни г-жа Черкизова (ненавидимаяподавляющим большинством женского населения города, в том числе и СашенькойРусановой), ни г-н Грачевский (бывший премьер, а ныне актер без амплуа, наподхвате) эти нежные герани не получат, потому что вручены они будут идолудевичьих и дамских сердец – Игорю Вознесенскому. Внешность его была неотразима– он напоминал всех героев-любовников, вместе взятых: и блондинов, и брюнетов,поскольку был шатен…

– Пустырь – засоренное разным хламом и заросшеебурьяном дворовое место, – громко сказал в это время кто-то.

Батюшки, за размышлениями Саша и не заметила, как прошла взрительный зал, причем не только прошла, но и села – в шестом ряду с краю!Более того – уже началось представление и на сцене стоит конферансье вечера,актер Грачевский, человек очень немолодой, но весьма благообразный, стройный,даже худой, с правильными чертами все еще красивого лица и чудовищными мешкамипод глазами (весь город знал, что Грачевский пьет запоем). Он не просто такстоял, а уже начал вести спектакль! С некоторых пор в Народном доме ввеласьтакая манера: не возиться с громоздкими декорациями, а обходиться одним-двумястульями, столом, лавкой какой-нибудь, а в остальном зрителям приходилось положитьсяна свое воображение (буйное или нет – это уж кому как повезло): подробностиместа действия (ремарки автора) сообщал им конферансье. Зрителям приходилосьсмотреть на пустую сцену и убеждать себя, что они видят именно то, что говоритконферансье. Правда, Грачевскому охотно верили: не зря и отец Сашеньки, и тетяОля уверяли, что он, пока не спился, был прекрасным актером и обаятельнейшиммужчиной, который оставлял неизгладимый след в сердцах дам и девиц. Теперь насмену ему пришел другой…

– В глубине двора – высокий кирпичныйбрандмауэр, – звучным, очень красивым, хотя и самую малость надтреснутымголосом произносил Грачевский с вкрадчивой, убедительной интонацией. – Онзакрывает небо. Около него – кусты бузины. Направо – темная бревенчатая стенакакой-то надворной постройки: сарая или конюшни. А налево – серая, покрытаяостатками штукатурки стена того дома, в котором помещается ночлежка Костылевых.Она стоит наискось, так что ее задний угол выходит почти на средину пустыря.Между нею и красной стеной – узкий проход. В серой стене два окна: одно – вуровень с землей, другое – аршина на два выше и ближе к брандмауэру. У этойстены лежат розвальни кверху полозьями и обрубок бревна длиною аршина в четыре.Направо у стены – куча старых досок, брусьев. Вечер, заходит солнце, освещаябрандмауэр красноватым светом. Ранняя весна, недавно стаял снег. Черные сучьябузины еще без почек. На бревне сидят рядом Наташа и Настя. На дровнях Лука,Барон и Бубнов…

Проговорив все это, Грачевский сделал легкий поклон всторону названных лиц, показывая, что конферанс завершен, однако со сцены неудалился, а присел рядом с Прошенко – Лукой и Маниным – Бароном. Теперь он былуже не конферансье, а Бубнов.

Г-жа Маркова, закрыв глаза и качая головой на манеркитайского болванчика, нараспев произнесла первую реплику своей роли:

– Вот приходит он ночью в сад, в беседку, как мыуговорились… а уж я его давно жду и дрожу от страха и горя. Он тоже дрожит весьи – белый как мел, а в руках у него леворверт …

Нарочито неправильно выговорив это слово, она поджала губы ивытаращила глаза.

Г-жа Маркова, даже и в роли босяцкой девицы Насти, была, пообыкновению, набелена и нарумянена сверх всякой меры, вдобавок напялила на себякакие-то мятые, поношенные кофту и юбку. Конечно, это была не ее собственнаяодежда: отказавшись от декораций, в Народном доме не зашли столь далеко, чтобыотказаться и от костюмов, тем паче что для пьесы «На дне» костюмы имелисьподлинные, за немалые деньги купленные в свое время для премьеры у самыхнастоящих босяков с Миллионки – тех, с которых Максим Горький и копировал своихночлежников.

Когда Шурка Русанов (тогда еще совсем маленький) услышал отом, что актеры выходят на сцену в настоящих босяцких обносках, он наотрезотказался идти в театр: «Босяки вшивые, значит, и костюмы у них вшивые, а явшей боюсь!» Шурка был чудовищно, просто патологически чистоплотен, слова «вши»и «микробы» были у него самыми ругательными, и тетя Оля прочила ему будущностьбактериолога вроде Коха, Эрлиха или русских – Ценковского, Габричевского и ИльиМечникова (она обожала читать медицинские журналы, потому что сама быланесостоявшаяся медичка), потихоньку подзуживая, чтобы не шел после гимназии вКоммерческий институт, как того требовал отец, а ехал бы в столицу поступать намедицинский факультет университета. Шурке в столицу ехать ничуть не хотелось,он надеялся, что в Энске вот-вот откроется свой университет со своиммедицинским факультетом, на что в свое время были пожертвованы деньгимиллионером Кондратием Рукавишниковым. Однако со смертью последнего делооткрытия университета что-то заглохло и было положено отцами города в самыйдолгий ящик…

– Ишь! Видно, правду говорят, что студенты –отчаянные… – раздалась реплика другой актрисы, и внимание Сашенькипереключилось на нее.