Наше счастливое время - Кон Джиён Страница 15

Юнсу улыбнулся ей в ответ, после чего опустил голову, продолжая держать в руках оставшуюся булку.

– На прошлое Рождество… судья… прислал открытку… – проговорил он после некоторого молчания.

– Судья? Ты имеешь в виду судью Ким Седжуна? Который вынес тебе решение?

– Да.

– Ничего себе!

– Там было написано: «…Как судья Ким Седжун я вынес тебе смертный приговор, но как человек Ким Седжун я лишь молюсь за тебя…» – Он откашлялся. – Я удивился тогда. Надо же, какие хорошие судьи бывают! Его слова меня впечатлили.

– И о чем ты подумал?

– Получив ту открытку… Если честно, я подумал: «И чего людям неймется?» – Он фыркнул, и опять в его взгляде промелькнула насмешка.

«Ого, а это необычно! Не так уж он и прост…» – подумала я; тетя же прикусила губу, но затем снова пристально взглянула на него.

– Странно так. Перед тем как зачитать приговор, судья у меня поинтересовался, как настроение… Я тогда ответил, что отличное. И услышал, как в зале суда поднялся ропот присутствующей публики и журналистов. Я решил добавить: «Во-первых, мне точно светит вышка, и я рад, что наконец-то наше государство отправит меня на тот свет, так как все это время жил лишь потому, что не мог умереть… А во-вторых, мне приятно, что даже малейшее мое движение вызывает такую бурную реакцию, хотя за всю жизнь никто не проявлял к моей персоне никакого интереса…»

Когда я попал в ряды смертников, меня сразу же вызвал заведующий по учебно-воспитательной работе и велел выбрать что-то одно из «Про-Бу-Ка». Оказывается, к таким, как я, в обязательном порядке прикрепляется один из кураторов религиозного комитета. А «Про-Бу-Ка» означает сокращенное название трех религий: протестантизма, буддизма и католичества… Целый год узники усердно посещают богослужения или отбивают поклоны Будде, а я отказался. Сказал, что обойдусь без этого «Про-Бу-Ка», напоминающего сортировку мусора.

– И действительно! Зачем это тебе? – поддакнула ему тетя.

Он недоверчиво взглянул на нее и продолжил:

– В прошлый раз вы обмолвились, что встречи с вами не обязывают меня принять какую-то религию. Я долго думал над вашими словами. Если честно, мне вообще не нужно это, да и не верю я ни во что. До этого я прекрасно жил и обходился без религии. Хотя нет, прекрасной мою жизнь, конечно, не назовешь, жил как собака. Но если бы Бог существовал… Бог любви и справедливости, мне не пришлось бы становиться убийцей…

Он судорожно сглотнул и продолжил:

– Одно время я посещал собрания католиков. Это было после смерти брата, кажется, в третью мою отсидку, примерно лет пять назад. Тогда я даже собрался покреститься и проходил курс по библейским основам. Меня подкупило, что сестры-служительницы очень по-доброму относились к нам: писали письма, Библию подарили. А еще угощали шоколадными пирожными «choco pie» и по праздникам баловали домашней едой… Как-то раз после окончания мессы старик-смертник, сидевший рядом со мной, вдруг схватил за руку одну из монахинь… Надзиратели даже не успели остановить его, и тогда я увидел выражение лица этой сестры. Весь ее вид говорил, что она может приготовить еду, готова поделиться деньгами и не против в зимний день прийти в тюрьму и вместе отслужить мессу, но вот ни за какие коврижки не возьмется за руку… Она не сказала об этом, но все – я, старик и другие заключенные, находившиеся рядом, – ясно почувствовали ее сильную брезгливость, будто она увидела перед собой насекомое или какое-то скверное животное… Ночью я слышал, как старик метался и завывал раненым зверем в соседней камере… – Он снова скривился в усмешке.

– Здесь нет возможности видеться с людьми, поэтому заключенные чувствительно реагируют на поведение тех, кто на воле, – вмешался офицер Ли.

– Скорее всего, та так называемая сестра рассказывает всем о своей жертвенности по отношению к несчастным и отверженным, считая себя очень даже неплохим человеком… Совсем не догадываясь, как сильно она согрешила перед тем заключенным. Он убил тело, а она втоптала в грязь душу этого старика, которая и без того день за днем угасала… После случившегося я не смог заставить себя ходить на мессы. Тогда я решил: незачем пересекаться с людьми другого склада и изображать видимость любви… Это отвратительнее, чем открытое презрение и травля таких как мы… С тех пор я не верю людям с деньгами. Так как в любом случае, мы принадлежим разным мирам. И если Бог существует то он будет защищать их, а на нас даже не взглянет… Так во мне появилось отвращение к тем, кто ходит в церковь. Все они кажутся мне лицемерами…

В комнате повисла тяжелая тишина. Я, стараясь ничего не упустить, не отрываясь наблюдала за изменениями его лица. Сейчас он выглядел невозмутимее: если в первую встречу от него временами исходил лютый холод, то сегодня лишь изредка пробегал холодок. В своем воображении я попробовала вручить ему нож и старалась представить, как он задирает подол юбки худощавой семнадцатилетней девушки и насилует ее. У актеров моего спектакля не получалось справиться с ролью, они сидели с бессмысленным взглядом. Разозлиться никак не удавалось.

– Прости меня, прости… – проговорила тетя Моника, беря его за руки в кожаных наручниках.

– Да нет, я же не вас имел в виду… – пытаясь высвободить руки, растерянно пробормотал он.

– Нет же, нет! Это и ко мне относится. Кем бы ни была та женщина, считай, что это я. Я виновата, Юнсу! Вместо нее я прошу у тебя прощения… Да простит меня и тот заключенный, стенавший всю ночь напролет!..

Когда я представляю, как разрывалось твое сердце от плача старика в соседней камере, моя душа болит… Прости, что все эти годы я не знала тебя, не знала про твое существование и нашла тебя только сейчас…

Он ошарашенно смотрел на нее, а потом отвел взгляд.

– Я не знаю, нарочно вы или нет, но меня это все выбивает из колеи. Скорее всего, и сегодня, вернувшись в камеру, я еще долго не смогу найти себе места… Прошу вас… не надо со мной так, – произнес он, сжав губы и тщетно продолжая пытаться освободить руки.

Тетя же со слезами на глазах упрямо не хотела отпускать его. Похоже, не он один вернется к себе с тяжелым сердцем. Я разозлилась. И пробурчала про себя: «Надо же, прямо сцена из спектакля – исправление грешника! Осталось только флаг поднять, произнести клятву верности и спеть гимн!» Я больше не могла этого выдержать и отвернулась. Взгляд снова упал на «Блудного сына» Рембрандта, и теперь я вспомнила строки любимого писателя. «Блудного сына надо забить до смерти, потому что он принесет с собой еще большие беды. Ничто на этом свете не делает нас более ничтожными, чем вернувшийся блудный сын. Настоящий блудный сын должен без капли воды, крошки хлеба и даже без верблюда отправиться прочь на самый край пустыни и умереть!.. И не обязательно там, можно где угодно и в любом другом месте». Так звучало у Чан Джониля. Как же он был прав! Ненавижу лицемеров. Мне хотелось, чтобы этот Чон Юнсу до конца оставался брутальным убийцей. Хотелось, чтобы он умер, так же насмехаясь надо всеми, как Гэри Гилмор из американского штата Юта, которого в конце концов казнили. Гэри Гилмор… Несмотря на результаты общественного опроса, показавшего, что большинство граждан против, президент Франсуа Миттеран все же отменил смертную казнь, вызвав огромный резонанс по всей стране. В университете тоже шли страстные дебаты на эту тему, и именно тогда я познакомилась с трудами Виктора Гюго и Альберта Камю – ярых противников смертной казни. Тогда же я наткнулась на этого Гэри Гилмора… Он застрелил ни в чем не повинных американцев, а в интервью прессе спокойно и невозмутимо, насмехаясь, заявил, что они помогут совершить его последнее убийство, казнив его самого. Своей смертью он высмеивал беспомощность и противоречие системы, которая пыталась противопоставить одно убийство всему насилию, которое было им совершено. Он уже вышел за рамки системы, которая может наказать человека.