Подонок - Анна Веммер Страница 15

Медленно… скрип-скрип… скрип-скрип… и вот уже в шепоте слышатся не бессвязные звуки ветра, а собственное имя. Сон смешивается с реальностью, чудовища выходят из углов и проникают в сознание.

Я с криком сажусь на постели и чувствую, как тело охватывает дрожь. Шаги на лестнице звучат зловеще.

– Что у тебя происходит? – в дверном проеме я смутно различаю Тихомирова.

– Извините. Кошмар приснился. Я… боюсь темноты. Сейчас умоюсь, и все пройдет…

Я поднимаюсь с постели, охаю и сажусь рядом на пол: ногу пронзает острая боль. Наверное, во сне я дергалась и снова повредила начавший было успокаиваться ушиб. Андрей ругается сквозь зубы, идет ко мне и в лунном свете пытается рассмотреть лодыжку. Не знаю, что у него выходит, но через несколько минут он возвращается с мазью.

Интересно, он вообще не спит? Даже ночью одетый, на лице ни единого следа сна. Разве что светлые волосы чуть растрепаны, но ему даже идет. Интересно, как он жил до того, как вернулся в Россию? Где-то работал?

Чувствую, что надо молчать. Лежу, даже дышать стараюсь через раз, потому что в абсолютной тишине чердака любой звук кажется непростительно громким.

По телу разливается нереальное блаженство. Дрожь от нервного сна сменяется дрожью от накатывающего тепла, и невольно хочется начать, как кошка, подставляться под массаж. Но, увы, он доступен только лодыжке. Уверенные пальцы разминают, разогревают, втирают горячую мазь.

И я медленно начинаю проваливаться в сон. Но неглубокий, чтобы не потерять ни крупицы блаженства.

За окном раздается какой-то громкий звук: не то треск, не то грохот. И я уже без всякого притворства вздрагиваю. Сон как рукой снимает, а сердце бьется: организм не любит, когда его резко выводят из неги.

Тихомиров, к моему сожалению, заканчивает с мазью и… бинтует ногу, крепко и плотно. Теперь ступней сложно шевелить, а уж как я буду днем ходить – и вовсе непонятно.

Затем он уходит, но, к своему удивлению, снова не запирает дверь, будто собирается вернуться. Его нет долго, наверное, с десять минут. Мелькает шальная мысль снова попытаться сбежать, но тут же отбрасывается. Куда я пойду? Даже если найду пульт управления воротами, Андрей поймает меня раньше, чем я успею сделать что-то реальное.

Наверное, это тот момент, которые мешает всем заложникам. Попытка к бегству – гарантированные последствия, а пока ты выполняешь чужие требования, есть шанс выпутаться хотя бы живым.

Впрочем, это не мой случай. Съеденная вечером черешня жирно намекает на это.

Наконец Андрей возвращается и… я едва сдерживаюсь от радостного визга: в руке у него небольшая настольная лампа! Она работает от батареек и едва освещает стол, но это лампа, это свет!

Я не ждала такой быстрой победы. Но сейчас чувствую себя так, словно возле моего дома сломался грузовик с мороженым! Как странно… еще неделю назад меня не радовали ни шоппинг, ни ужин из ресторана. А сейчас я готова прыгать на кровати при виде лампы и тюбика с мазью от ушибов.

– Спасибо, – тихо говорю я, когда Андрей уже почти вышел.

На миг мне кажется, будто он остановится и ответит, но это всего лишь миг. Он уходит. Замок на этот раз щелкает не в кромешной тьме, у меня есть лампа, которая мягко освещает комнату. Я колеблюсь всего несколько минут, а затем на одной ноге прыгаю до стола, открываю тетрадь и пишу. Эмоций и энергии внутри столько, что хватит на десять рассказов! Через несколько часов я чувствую, что хочу спать, но сил оторваться нет. Приходится вырвать из тетради листок, чтобы не прерывать повествование заметками на будущий сюжет.

В один момент я торможу. Кажется, где-то косяк, ошибка в сюжете, но никак не могу понять, где именно. Закрываю глаза, чтобы проиграть в голове сцену и… отрубаюсь. Уронив голову на руки, я сплю прямо за столом, забыв выключить с трудом полученную лампу.

Удивительно, но сон за рабочим столом всегда очень крепкий и сладкий. Я просыпаюсь словно от толчка. Не могу назвать себя выспавшейся, но вдруг понимаю, что чердак заливает солнечный свет.

– Ты посадила батарейки в лампе, – слышу я.

Вздрагиваю и оборачиваюсь. На моей постели, прямо поверх одеяла, в джинсах и с ботинками, лежит Тихомиров. В руках у него моя тетрадь, открытая на середине исписанных страниц. Мое сердце бьется в бешеном ритме, а руки леденеют: почему-то страшно понять, что он читал написанное.

Почему? Мне не должно быть дела, что похититель думает о развлечениях своей заложницы.

– Даже не знаю, давать ли тебе новые, потому что меня гложет смутная догадка о том, что вчерашняя трогательная сцена была хорошо отыгранным спектаклем.

– Нет, – тихо и немного обиженно говорю я, – неправда. Я боюсь темноты.

– Тогда ты как-то расточительно отнеслась к выданному источнику света.

– Я увлеклась. Прости.

– Вижу.

И он… он снова погружается в чтение! Будто ничего не произошло, переворачивает страницу моей – МОЕЙ! – тетради, и продолжает читать! Я вывернулась наизнанку, нашла единственный способ сбежать с его проклятого чердака, а он взял и влез лапами?!

Не ожидая от самой себя, я подскакиваю к нему и вырываю тетрадь из рук.

– Так нельзя! Это личное!

Андрей смотрит с вежливым удивлением.

– Прости?

– Нельзя читать чужие записи!

– А клеветать можно? Обвинять в нападении, которого не было?

На это мне нечего ответить. Тихомиров медленно, словно давая мне возможность обдумать его слова, протягивает руку.

– Хочешь батарейки – дай сюда. Иначе снова темнота.

Больше всего на свете мне не хочется лишиться лампы, и я, скрепя сердце, отдаю тетрадь.

Потом понимаю: стоять больше не смогу. От сна в неудобной позе ноет все тело, а нога, забытая в порыве злости, начинает противно ныть. В комнате больше некуда лечь, только рядом с Андреем, и я, стараясь держаться как можно дальше от него, опускаюсь на постель. По телу разливается блаженство.

Я вполне могу уснуть, да не дает странное, не испытываемое прежде, волнение. Я что, нервничаю, что ему не понравится?!

Он ужасно медленно читает! То есть… наверное, разбирает мой почерк, типично математический, с сокращениями и каракулями, но неужели нельзя читать быстрее?

– Давай поговорим, – наконец не выдерживаю я.

Поворачиваю голову и смотрю на точеный профиль мужчины. Красивый.

– О чем?

– О том, что случилось. Что я… сделала.

– Здесь не о чем говорить.

– Может, и так. Но мы все равно здесь. Я могла бы… приготовить ужин.

– Что? – у него вырывается смешок.

– Ты не умеешь готовить. Я могу что-нибудь сообразить. Я не сбегу, уже видела, что бежать здесь некуда. Просто… хочу выйти на часок. Почему нельзя?